— Вы внесли раздор в наш дом, — проговорила хозяйка быстро, вполголоса, в сторону; характерная особенность прелестной этой дамы — я еще в прошлые разы заметил — избегать глаз собеседника. Сатрап же, прижавшийся к ее коленям, напротив, следил за мной чревоугодно.
— Поверьте, не по своей воле. Исчезли, возможно, убиты очень близкие мне люди.
— Вы разве Любавским родственник?
— Ваня — мой сын.
Не то чтоб я сознательно сыграл на «материнской струне», как будто нечаянно вырвалось и дало эффект: круглые, как у дочери, птичьи очи сопряглись с моими — на секунду, но я успел засечь испуг, даже ужас…
— Нет, правда?
— Правда.
— Вы собираетесь мстить?
— Убийце? Так далеко я не заглядываю. — Я сказал правду — азарт охоты заслонял цель — и вдруг ощутил инстинктивную ненависть к таинственному монстру; но не приоткрылся, продолжая в чувствительном ключе: — Надо сначала найти и похоронить их.
— Вы — смелый человек.
— А кого мне бояться? Скажите — кого?
— Смерть. Увидеть в какой-нибудь яме их изуродованные трупы… как потом жить с этим духом разложения?
— У вас болезненные реакции.
— Нет, я бы лучше осталась в неизвестности и всю жизнь ждала.
— Вы женщина, а мужчине я сказал бы: трус.
— Да, я трус. Если вы думаете на мужа… он обожал ее.
«Что как раз против него и свидетельствует, — явилась закономерная мысль. — Обожание, как любая разновидность страсти, может вмиг оборотиться своей противоположностью — отвращением». Вслух же спросил:
— По какой причине я стал бы подозревать вашего мужа? (Она молчала, глядя в подстриженный сад.) Ирина Юрьевна, вам, конечно, нелегко живется между Содомом и Гоморрой…
— Что?
— Образно выражаясь.
Она слабо засмеялась, я захохотал — нервная разрядка напряжения.
— Нет, серьезно, ваши домочадцы — какие-то пороховые бочки, они на вас катят, катят… гляди, задавят.
— Да нет… я люблю их.
— Вам уже известно, что у Лели с Ваней было свидание в субботу?
— Я слышала… вы так как кричали втроем в кабинете.
Мягко уточним: прислушивалась; не так уж мы и кричали.
— Они ведь случайно встретились.
Придется разбить иллюзии, а девчонку, с такой кроткой матерью, я не подведу.
— Уверен, вы умеете хранить секреты.
— Да.
— Что делала Леля, вернувшись тогда с собачьей прогулки?
— Мы с ней смотрели телевизор.
— До которого часа?
— В полдвенадцатого она ушла спать.
— Нет, она ушла к Ване. Не возражайте, я знаю от нее. Это, конечно, секрет.
— Леля Бог знает что может наговорить в пику отцу!
— Они ненавидят друг друга?
— Что вы, наоборот! Но ваше сравнение с пороховыми бочками удачно.
— Тогда такой вопрос: как своим признанием она может повредить отцу?
Птичий взгляд метнулся испуганно и ускользнул.
— Не навредить, вы не поняли! Назло изранить его чувства к ней.
— Это уже произошло. Вы, так сказать, взлелеяли его иллюзии насчет дочери и вот расплачиваетесь.
— Они теперь все такие, — прошептала мать с горечью, — злые, издерганные.
— Дети новых богачей тоже платят налог на прибыль…
Она перебила:
— Новых нищих, Николай Васильевич, мы нищие.
— Ваш Илюша выкарабкается, если… — Я вовремя заткнулся.
— Если что?
— Если энергично возьмется за дело. — Концовка фразы скомкалась в глупое наставление, ведь чуть не ляпнулось: если «срок» не схлопочет или «вышку» за Викторию с сыном. — Илья Григорьевич приехал в прошлую субботу неожиданно?
— Да, за какими-то документами.
— Во сколько?
— Где-то в районе двенадцати… после двенадцати.
Буквально повторила мужа, ну да, «прислушивалась».
— Вы, конечно, безумно расстроились.
— Из-за чего?
— Как! Разве муж не сказал вам о банкротстве?
— А, ну да.
— И сразу вдвоем отправились в комнату дочери пожелать ей спокойной ночи?
— Не то чтобы сразу…
— Но помилуйте, первый час, Леля в полдвенадцатого спать ушла, вы только что узнали, что стали нищими, по вашему выражению… какие уж тут спокойные пожелания! Да и выросла она из колыбельной песенки. Ирина Юрьевна, сознайтесь, вам нужно было проверить, дома ли дочь.
— Она спала.
— Она только что от Любавских примчалась, притворилась спящей. У кого возникла идея проверки?