На трон взошел Максимин (235–238 гг.), как предполагается, убийца Александра. Он был фракийский пастух, сын гота и аланки, насквозь варвар по происхождению и, более того, по образованию. Но армии это было безразлично; она состояла из настоящих варваров с восточных границ, для которых не имело значения, родом ли их кандидат из Антонинов, привычен ли он к государственной службе, был ли он сенатором. Зато Максимин имел более восьми футов роста и обладал гигантской силой, и вполне вероятно, что этот офицер не знал себе равных во всей римской армии.
По сути, даже если этого нельзя утверждать, опираясь на факты, его правление было страшнее, чем правление любого другого императора. Мир античности, его памятники, исполненные красоты, его жизнь, насквозь пронизанная изяществом культуры, возбуждали злобную ярость в этом варваре, стыдившемся своего происхождения. Хотя, пожалуй, человек с нежной душой и не смог бы сохранить захваченный престол. Он проводил конфискации в пользу солдат, и таким образом разрушал, будучи римским императором, самую сущность Рима. Максимин отказался от жизни в ненавистной столице; сперва он собирался поселить там своего сына, но в итоге оставил его при себе, в своих укреплениях на Рейне и Дунае, откуда и правил империей. Перепуганный Рим, вспоминая о восстаниях рабов, Спартаке и Атенионе, опасался, что пограничная армия варваров может объявить себя центром мировой империи. Максимин ненавидел все выдающееся, все красивое и утонченное, а в особенности ненавидел сенат, который его якобы презирал. Перед зданием сената он поместил огромные изображения своих победных походов против германцев. Но даже население столицы, которое едва ли обеспокоилось, если бы император казнил всех до одного сенаторов, озлобилось до предела, когда были сокращены запасы продовольствия и отняты деньги, предназначенные на публичные зрелища. В провинциальных городах дела обстояли не лучше: все их средства, например капиталы богатых граждан, отобрали на благо армии. Столь неразумного и откровенно военизированного правления на Западе с тех пор не бывало.
Наступило время неописуемого смятения. Пожалуй, наибольший интерес вызывает решительная и определенная позиция сената, который не так уж разбирался в ситуации. Отчаяние заставило взбунтоваться солдат и крестьян в Африке, и восстание вынуждены были возглавить два уважаемых римлянина — отец и сын Гордианы. Узнав об этих событиях, сенат выступил против Максимина. При этом все ждали, что недостойные его члены сообщат об этом тайном решении тирану. Не меньше смелости требовалось, чтобы послать в провинции письма с предложениями отступничества. Следовало также считаться с тем, что провинции могли провозгласить других императоров, а не кого-то из Гордианов. Опасность еще усилилась, когда африканский военачальник Капелиан (втайне желавший империю для себя) разбил армию младшего Гордиана во славу Максимина; проигравший погиб, а его отец повесился. Тут сенат назначил комиссию из двадцати членов, имевших военный опыт, и на свой страх и риск провозгласил двух императоров, Пупиена и Бальбина (238 г.). Ситуация была крайне напряженная, возникла угроза террора. Народ, который сперва поддерживал вновь выдвинутых императоров, вскоре перешел на сторону гвардии; она же, будучи разгневана самостоятельным выбором сената, потребовала провозглашения третьего императора или наследного принца, которым стал самый младший Гордиан, близкий родственник первых двух. Имеющиеся источники несвязны и отрывочны; например, мельком упоминается битва не на жизнь, а на смерть, разыгравшаяся в Риме между гвардией, гладиаторами и рекрутами. Сейчас невозможно сказать ничего определенного касательно этого кризиса; во всяком случае, сенат продемонстрировал удивительную решимость и присутствие духа, ибо оказался способен не только поддерживать на высоте своих двух ставленников по отношению к подопечному гвардии, но в то же время и нести весь груз обороны против приближающегося Максимина, посылая уполномоченных осуществлять в провинциях военные приготовления. Им также помогало ожесточение провинциалов против свирепого тирана, по каковой причине в Каринтии он не обнаружил ни людей, ни каких бы то ни было запасов еды, и на пути через пустынную Гемону (Любляну) его сопровождали только волчьи стаи. Этот опыт к моменту, когда ратники дошли до Аквилеи, совершенно лишил мужества императорских мавров и кельтов. И когда город под начальством двух сенаторов начал длительную и отчаянную оборону, голодная армия Максимина убила главнокомандующего, чтобы примириться с новыми императорами.