Государство поддерживало Церковь, потому что государственные деятели в целом соглашались с тем, что духовенство оказывает им незаменимую помощь в сохранении социального порядка. По их мнению, естественное неравенство человеческих способностей делало неизбежным неравномерное распределение богатства; для безопасности имущих классов было важно сохранить корпус священнослужителей, которые давали бы бедным советы мирного смирения и надежды на компенсирующий Рай. Для Франции много значило то, что семья, подкрепленная религией, оставалась основой национальной стабильности во всех превратностях государства. Более того, послушание поощрялось верой в божественное право королей - божественное происхождение их назначения и власти; духовенство прививало эту веру, а короли чувствовали, что этот миф был ценным подспорьем для их личной безопасности и упорядоченного правления. Поэтому они оставили католическому духовенству почти все формы государственного образования; а когда рост протестантизма во Франции стал угрожать ослаблением авторитета и полезности национальной церкви, гугеноты были безжалостно изгнаны.
В благодарность за эти услуги государство разрешило церкви собирать десятину и другие доходы с каждого прихода, а также управлять составлением завещаний, которые побуждали закоснелых грешников покупать векселя, подлежащие погашению на небесах, в обмен на земное имущество, завещанное церкви. Правительство освобождало духовенство от налогов и довольствовалось тем, что время от времени получало от церкви значительные don gratuit, или безвозмездные субсидии. Пользуясь различными привилегиями, церковь во Франции накопила большие владения, которые, по некоторым данным, составляли пятую часть земли;4 И ими она управляла как феодальными владениями, взимая феодальные пошлины. Она превратила пожертвования верующих в золотые и серебряные украшения, которые, подобно драгоценностям короны, были освященными и неприкосновенными ограждениями от инфляции, казавшейся неотъемлемой частью истории.
Многие приходские священники, лишенные приходских доходов за счет десятины, трудились в благочестивой бедности, в то время как многие епископы жили в роскошной элегантности, а лорды-архиепископы, вдали от своих кафедр, порхали при дворе короля. В то время как французское правительство приближалось к банкротству, а французская церковь (по оценке Талейрана) получала ежегодный доход в 150 миллионов ливров,*обремененное налогами Третье сословие недоумевало, почему церковь не должна делиться своими богатствами с государством. Когда распространилась литература неверия, тысячи горожан среднего класса и сотни аристократов отреклись от христианской веры и были готовы с философским спокойствием смотреть на набеги революции на священные, охраняемые сокровища.
Дворянство смутно осознавало, что изжило многие функции, которые были причиной его существования. Его самый гордый элемент, дворянство шпаги (noblesse d'épée), служило военной гвардией, руководителем экономики и судебной системы сельскохозяйственных общин; но большая часть этих функций была заменена централизацией власти и управления при Ришелье и Людовике XIV; многие сеньоры теперь жили при дворе и пренебрегали своими владениями; а их богатые наряды, изысканные манеры и общая приветливость5 в 1789 году казались недостаточным основанием для владения четвертью земли и взимания феодальных повинностей.
Более древние семьи называли себя la noblesse de race, объясняя свое происхождение германскими франками, завоевавшими и переименовавшими Галлию в пятом веке; в 1789 году Камиль Десмулен обратит эту гордость против них как чужеземных захватчиков, когда призовет к революции в качестве долгожданной расовой мести. На самом деле около девяноста пяти процентов французского дворянства становились все более буржуазными и кельтскими, соединив свои земли и титулы с новым богатством и проворными мозгами среднего класса.