Через несколько часов после свержения короля Коммуна направила в секции список священников, подозреваемых в антиреволюционных настроениях и целях; всех, кого удалось задержать, отправили в различные тюрьмы, где они вскоре сыграли главную роль в массовых убийствах. 11 августа Собрание прекратило всякий контроль над образованием со стороны церкви. 12 августа Коммуна запретила публичное ношение религиозных одеяний. 18 августа Собрание продлило действие общенационального декрета о том же самом и подавило все уцелевшие религиозные ордена. 28 августа оно призвало к депортации всех священников, не присягнувших на верность Гражданской конституции духовенства; им было дано две недели на то, чтобы покинуть Францию; около 25 000 священников бежали в другие страны и усилили там пропаганду эмигрантов. Поскольку до сих пор духовенство вело приходские реестры рождений, браков и смертей, Ассамблее пришлось передать эту функцию светским властям . Поскольку большинство населения настаивало на том, чтобы эти события отмечались таинствами, попытка отказаться от древних церемоний увеличила разрыв между благочестием народа и светскостью государства.28 Коммуна, якобинцы, жирондисты и монтаньяры надеялись, что преданность молодой республике станет религией народа, что Свобода, Равенство и Братство заменят Бога, Сына и Святого Духа и что достижение новой Троицы станет главной целью общественного устройства и последним критерием нравственности.
Официальное открытие новой республики было отложено до 22 сентября, первого дня нового года. Тем временем некоторые нетерпеливые футуристы обратились к Ассамблее с ходатайством о том, чтобы в качестве жеста в сторону универсальной демократии их мечты "звание французского гражданина было предоставлено всем иностранным философам, которые с мужеством отстаивали дело свободы и заслужили хорошие отзывы человечества". В ответ 26 августа Ассамблея предоставила французское гражданство Джозефу Пристли, Джереми Бентаму, Уильяму Уилберфорсу, Анахарсису Клутсу, Иоганну Песталоцци, Таддеусу Костюшко, Фридриху Шиллеру, Джорджу Вашингтону, Томасу Пейну, Джеймсу Мэдисону и Александру Гамильтону.29 Александр фон Гумбольдт приехал во Францию, по его словам, "чтобы дышать воздухом свободы и ассистировать на ораторских выступлениях деспотизма".30 Новая религия, казалось, распространяла свои ветви так скоро после того, как пустила корни.
2 сентября он облачился в воскресную одежду и выразил свою преданность самыми разными способами. Молодые люди и мужчины среднего возраста собирались на призывных пунктах, чтобы добровольно записаться в армию. Женщины с любовью шили для них теплую одежду и мрачно готовили бинты для будущих ран. Мужчины, женщины и дети приходили в центры своих участков, чтобы предложить оружие, украшения, деньги на войну. Матери усыновляли детей, находившихся на иждивении солдат или медсестер, уходивших на фронт. Некоторые мужчины отправлялись в тюрьмы, чтобы убивать священников и других врагов новой веры.
С момента манифеста герцога Брауншвейгского (25 июля 1792 года) лидеры революции действовали так, как обычно действуют люди, когда их жизни угрожает опасность. 11 августа общественные комиссары в гостинице де Виль отправили странную записку Антуану Сантерру, который в то время командовал военными секциями: "Нам сообщили, что разрабатывается план объезда парижских тюрем и захвата всех заключенных, чтобы быстро свершить над ними правосудие. Мы просим вас распространить свой надзор на тюрьмы Шатле, Консьержери и Ла Форс" - три главных центра заключения в Париже.31 Мы не знаем, как Сантерр интерпретировал это послание. 14 августа Собрание назначило "чрезвычайный трибунал" для суда над всеми врагами Революции; но вынесенные им приговоры далеко не удовлетворили Марата. В своей статье Ami du Peuple от 19 августа он сказал своим читателям: "Самый мудрый и лучший путь - это отправиться с оружием в Аббатство [другая тюрьма], вытащить оттуда предателей, особенно швейцарских офицеров [королевской гвардии] и их сообщников, и предать их мечу. Какая глупость - устраивать над ними суд!"32 Движимая этим энтузиазмом, Коммуна сделала Марата своим официальным редактором, выделила ему место в зале собраний и включила в состав Комитета по надзору.33