Двери отворила смуглая служанка, судя по всему, иностранка. Ачер почему-то решил, что она с Сицилии, глядя на ее цветастую шаль, которой она прикрывала пышную грудь. Она поприветствовала его своей белозубой улыбкой и, отвечая на все вопросы отрицательным покачиванием головы, из чего следовало, что она не понимает ни слова, провела его через маленький холл в гостиную с зажженным камином. В комнате никого не было, и служанка оставила его в ней надолго одного гадать, отправилась ли она доложить своей хозяйке о его приходе, или вообще не поняла, зачем он здесь. Он подумал, что неплохо было бы подвести стрелки часов в доме. По крайней мере часы, висевшие в гостиной, чудовищно отставали. Ачер слышал, что в южных странах люди общаются между собой большей частью на языке мимики и жеста. И он ломал себе голову над тем, какой смысл вкладывала эта служанка в свои улыбки, и что она хотела сказать ему, когда пожимала своими круглыми плечами. Он был подавлен тем, что совершенно ничего не понимал. Наконец она вернулась, держа в руке лампу. К тому времени Ачер уже успел сложить из итальянских слов, почерпнутых из бессмертных произведений Данте и Петрарки, вполне законченную фразу. В ответ он услышал:
«La signora e fiori; ma verra subito»; и решил, что это означает: «Синьоры нет дома, но она скоро будет».
То, что предстало его взору при тусклом свете лампы, было совершенно не похоже на те интерьеры гостиных, которые он привык видеть. Он был наслышан о том, что графиня Оленская привезла с собой часть своей домашней коллекции. Все, что ей удалось вывезти, она называла «обломками кораблекрушения». К ним причислялись: изящный столик из черного дерева, греческая бронзовая статуэтка (само очарование!), и красный персидский ковер, прибитый гвоздями к стене, оклеенной выцветшими обоями. По обе стороны от него висели две итальянские картины в старинных рамах.
Ньюлэнд Ачер гордился своими познаниями в области итальянского искусства. Еще в детстве он зачитывался Раскиным и перечитал почти все книги Джона Эддингтона, Симонда, «Эйфорию» Вернона Ли, эссе П. Г. Гамертона и замечательный трактат Вальтера Патера «Ренессанс». Он мог часами говорить о творчестве Боттичелли, и вскользь — о работах Фра Анджелико.
Но эти картины были для него загадкой, ибо не походили ни на одно из полотен, которые ему довелось увидеть во время путешествия по Италии. Возможно, такому восприятию способствовала непривычная обстановка, в которой он находился. Он был один, не считая служанки, в этом странном пустом доме, где никто, по-видимому, его не ждал. Он уже начал сожалеть о том, что так и не сказал Мэй Велланд о приглашении, которое получил от графини Оленской. А что, если его невеста решит проведать свою кузину? Что она подумала бы, увидев его сидящим в интимном полумраке у домашнего очага другой женщины?
Но раз уж он пришел, то нужно ждать. Ачер поглубже уселся в кресло и вытянул ноги поближе к огню.
В высшей степени странно: приглашает человека таким повелительным тоном и забывает о том, что сама назначила встречу! Если бы Ачера не одолевало любопытство, он был бы, пожалуй, уязвлен. Но сама атмосфера, царившая в этой комнате, была настолько необычайной, что в нем проснулся дух авантюризма; ему хотелось узнать, что произойдет дальше, и когда на фоне этих декораций начнет разворачиваться действие. Ему и раньше приходилось бывать в гостиных с персидскими коврами и итальянскими картинами на стенах; но его поразило то, что обшарпанный дом Медоры Мэнсон, с жалким палисадничком за окнами, засеянным пампасовой травой, и статуэтками пастушек на каминной полке, одним мановением руки был преображен в такое вот уютное гнездышко (с иностранным налетом). Потребовалось лишь со вкусом подобрать несколько предметов обстановки и разместить их так, чтобы в комнате создалась романтическая и даже сентиментальная атмосфера. Ачер силился понять, в чем тут секрет, и находил разгадку этой тайны в особом расположении стульев и столов; в том, что в высокой вазе, стоявшей на столике, рядом с его локтем, красовалось всего две красных розы (а не дюжина, как это было принято здесь, в Нью-Йорке); в слабом аромате, не духов, которыми стремятся надушить носовые платки, а той сладкой смеси запахов, что витает над восточными базарами (в ней можно было различить запах турецкого кофе, амбры и засушенных роз).
Ачер задался вопросом, как бы Мэй Велланд украсила свою гостиную. Он знал, что мистер Велланд, во всем стремившийся находить красоту, уже успел присмотреть для них недавно выстроенный дом на Тридцать девятой улице в восточном районе города. Поблизости практически не было других домов, что позволило строителям «развернуться» и возвести особняк из светлого желто-зеленого камня, который молодые архитекторы начали использовать в знак протеста против преобладания в нью-йоркских застройках коричневого камня, напоминавшего замороженный шоколадный соус.