Век перевода (2005)

Звала то флейта, то кимвал,
и я, не ведая стыда,
с трудом кустарник миновал,
стремясь от света прочь, туда,

куда влекло мечты мои,
где жирной становилась мгла,
где вонь от рыбьей чешуи
средь папоротников плыла.

Я в глубине манящих глаз
уже не видел желтизны,
лиана черная сплелась
вкруг ног моих и вкруг спины;

и весь я кинулся вперед
во мрак мерцающих огней,
зеленых, словно гладкий плод, —
и пал в объятия корней,

влекомый сыростью и тьмой,
и там озерное тепло,
как бы смягчая натиск мой,
мне влажно чресла облекло.

Большие белые цветки
цеплялись за лицо мое,
таращились в мои зрачки
цветы лесные и зверье.

В опасно близкой вышине
змеились мангры надо мной,
и в каждой луже мнились мне
богатства пропасти ночной,

кустарник обвивал стопы,
хлестал негнущийся тростник,
но не было иной тропы,
как напролом и напрямик.

И к золотым глазам почти
тогда вплотную подошел,
остановился на пути
и в воду врос, как черный ствол,

все, очевидно, шло к концу, —
искрился черный небосвод,
и ночь струилась по лицу,
как испарения болот.

И в темный зев низвергся я,
преобразясь в подводный крин:
цвести в глубинах забытья,
питаться влагою глубин;

подобен чаше сей цветок
и преисполнен красотой, —
всех наших горестей исток
истаял бы в купели той, —

а мир был тих, и пуст, и мал,
и сам я тоже был таков;
я в одиночестве внимал
прикосновеньям слизняков.

Я знал, что здесь обязан сгнить
еще до наступленья дня,
и тонкая, как волос, нить
душила в темноте меня;

дымилась бурая струя
испариною и теплом,
мерцала рыбья чешуя,
как надпись за двойным стеклом.

И утро грянуло, как взрыв,
величием и белизной,
мне пеленой глаза прикрыв,
повиснув смертью надо мной,

и я отброшен был судьбой
в никем не веданный придел:
был скуден светом лист любой,
но папоротник пламенел

в воде, прозрачной, как кристалл,
в ней звездам не было числа,
тогда я через силу встал —
и боль вокруг меня текла,

я жаждал, но найти не мог
спасенья, — так в тенетах мглы
ломает крылья мотылек
о стены или об углы;

и черный зверь мелькнул тогда,
сквозь папоротник проскользя,
как рыба в глубине пруда, —
и стала мне видна стезя;

путь мрачен был и незнаком:
там над скалистою грядой,
над бездной и над ледником
стоял вулкан во мгле седой,

но мы в безумии погонь
сошли, свой ужас удержав,
туда, где полыхал огонь
неизвергающихся лав:

здесь гниль жиреет и растет,
зрачки здесь — звезды в вышине,
а боль вползает, словно лед,
под ноги бурые ко мне;

вода перерезалась тьмой, —
и я упал и поднял взор,
а мир, единственный и мой,
уже горел, как метеор;

растенье, человек, зверек —
весь мир мой суть обсидиан;
свободен тот, кто одинок,
и сам собою осиян,

его чудес не перечесть,
свечением пронизан он,
и смерти нет, и танец есть,
где нет названий и имен.