***
Когда я родился, заране проклят Роком,
Простерла надо мной Луна свои крыла.
И с той поры мой стих сочится горьким соком,
И дух мой с той поры окутывает мгла.
Средь бесконечных гор, в стремлении жестоком,
Почти обнажена, за мной богиня зла
Ступала, словно тень, и, темным глядя оком,
Не Авелем звала, но Каином звала.
Пред кем я виноват — пред Небом или Адом?
Но стражду без конца, отравлен жгучим ядом:
Стрела в груди — навек, и негде черпать сил.
И сирая душа томится в плоти сирой
(Как нищий властелин, простившийся с порфирой!)
И тает, как свеча, среди ночных светил.
ЛЕСТВИЦА ИАКОВА
О мир, о благодать! Пролейтесь, наконец,
Как чистый лунный свет, на грех, не знавший меры.
Дай веру, Господи, тому, кто просит веры
И молится Тебе, таинственный Творец!
Всем ведомо, насколь угодна Небесам
Заблудшая душа, что жаждет повиниться.
На всеусердный зов, всевластная десница,
Прострись и ниспошли целительный бальзам!
Прощает Божий взор и в то же время в прах
Испепелит, коль шел тропою ты неправой;
А праведный в Раю блажен и взыскан славой…
Кто вожделенный мир вкусит в иных мирах?
Ты ведаешь, насколь мечта моя дерзка:
С Тобою пребывать слиянно, а не розно.
О Господи, внемли. Я, грешный, слишком поздно
Пришел к Тебе, — но я пришел издалека!
О, смилуйся, Творец, прощенье уготовь.
Был дух мой одинок, а испытанья — многи…
Сушила горло пыль неправедной дороги,
Взор застила слеза, уста покрыла кровь.
Дай света Своего для истомленных глаз,
Источник веры дай — и утолю я жажду.
Прости мои грехи, прости в последний раз,
Спаси и сохрани, взирая, как я стражду!
В ком сердца нет, моей потешатся тоской,
Но добрая душа найдется в мире всё же.
О, если бы уйти от суеты людской —
Прощенья Твоего искать, Всевышний Боже!
И Божия лоза златой явила грозд,
И свод иных небес открылся мне, в котором
Спасение душе вещают нежным хором
И Твой Престол парит среди священных звезд…
А мирозданья суть возвышенно чиста;
Причастие в себе сокрыли все светила.
Дохнула благодать — и тучи расточила:
Кровавый виден знак священного Креста.
Святой Грааль Небес! Излейся, наконец,
На воды и на твердь, на грех, не знавший меры.
Дай веру, Господи, тому, кто просит веры
И молится Тебе, таинственный Творец!
МАНУЭЛЬ ХУСТО ДЕ РУБАЛЬКАВА (1769–1805)
НЕКОЕЙ СТАРУХЕ
Я стар, моя сударыня! Я стар,
Я стражу от подагры и запоров;
Вы правы, у меня сварливый норов,
Но я пустых не затеваю свар.
На склоне лет вы получили в дар
Вставную челюсть — худший из уборов;
Смирился я и с этим без укоров,
Хоть в дрожь меня бросает, а не в жар.
Но черт бы вас побрал! — уж не по силам
Глядеть, как вы любого сопляка
Желанным почитаете и милым.
А тот прилежно любит вас, пока
Вы, ставшая почти Мафусаилом,
Близ моего живете кошелька!
НЕКОЕЙ СВОДНЕ
Глаза бесперерывно плачут гноем,
На черепе — клок покупных волос,
Заглядывает в пасть обвислый нос,
Слюна течет, подобная помоям;
И смрадный дух, знакомый свинобоям,
Окрестных мух влечет на сей отброс
(Могильщик бы давно его унес,
Да мертвецы зайдутся гневным воем).
Скелет, влачащий четки да костыль,
Иль вурдалак, а если вам угодней,
То василиск, иль оборотень, иль
Сам дьявол, прямиком из преисподней…
Перекрести — рассыпался бы в пыль,
Когда б не звался старой мерзкой сводней.
ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ (1863–1893)
СМЕРТЬ МОИСЕЯ
Госпоже Аврелии Кастильо де Гонсалес
Библейское предание
I
Светило завершало дневный ход,
Светило угасало в блеске алом;
И над пустыней сумеречных вод
Был опрокинут бледный небосвод
Огромным алавастровым фиалом.
И веял на простор морских зыбей
Тончайший аромат лесов зеленых,
Которые росли близ волн соленых;
И трепетные стаи голубей
Скрывались на ночлег в масличных кронах.
И шепот густолистых сикомор
Струился, лепету оливы вторя;
Плескали крылья; и в вечерний хор
Мычание влилось: к отрогам гор
Стада от Мертвого влачились моря.
Стада шагали, опустив глаза,
Стада стремились прочь от горькой глади;
И наступало время петь цикаде…
И зрела благодатная лоза
Пространных виноградников Энгади.
Последний луч простерся над водой…
Ведомые угрюмым бедуином,
Верблюды шли несчетной чередой;
И тяжки были их горбатым спинам
Тюки с алоэ, миррой, розмарином.
И тьмою твердь укрыли облака,
И стало море Мертвое незримо;
А бедуины путь держали мимо,
И ни един не видел старика,
Ступавшего по склонам Аварима…
Провозгласивший некогда закон
Великому народу иудеев,
Отдохновения возжаждал он;
И двинулся, исполнив и содеяв,
Всевышнему вознесть последний стон.
И были травы горные колючи,
И восходил пророк, и был он бос.
И на вершине каменистой кручи
Он, устремляя взор в ночные тучи,
Последнюю молитву произнес.