Если нам нужно вручную перенести Мирозданье,
Сколько наполнит корзин вся Мирозданья земля?
Так говорит Математика: «Сделаешь если корзину,
Чтоб половину земли этой вместить, — хватит двух».
Антон Железный{14}
ЭНДРЮ БАРТОН «БАНДЖО» ПАТЕРСОН (1864–1941)
ДЖИБУНГСКИЙ КЛУБ ИГРЫ В ПОЛО
Где-то в дальнем захолустье, где скала — пастуший кров,
Клуб был создан под названьем Джибунгских Сорви-Голов.
Та страна вершин суровых строгой матерью была,
Там верхом скакать опасно, лошадь ходит без седла.
Но играли безрассудно уроженцы диких гор,
Никакой тебе науки — злость и бешеный напор:
Вез в игре их крепкий пони, мышцы скручены жгутом,
Хоть с весьма паршивой шкурой, с длинной гривой и хвостом.
И заместо тренировки он к траве гонял коров.
Просто черти были в клубе Джибунгских Сорви-Голов.
Там, где торжище людское, дымный город как парник,
Клуб возник и назван с ходу был «Крахмальный Воротник».
И большим успехом в свете пользовался этот клуб,
Всякий член одет изящно, в обращении не груб.
И бока лоснятся пони, и седлом не стерт окрас,
Ведь культурного владельца возит он в неделю раз.
Но в погоню вслед за славой те помчались по стране,
Чтобы где зимуют раки конкурент узнал вполне.
Каждый взял для чистки туфель столько слуг, что будь здоров.
Но ждала их встреча с клубом Джибунгских Сорви-Голов.
Так представь, мой друг, какая развернулась там борьба
В тот момент, как налетела Джибунгских Чертей гурьба.
Оказалась жуткой встреча, пер без удержу народ
И ломал, как спички, ноги — лишь бы глянуть, чья берет.
Бились насмерть, нервно пони между мертвых тел ступал,
Только счет держался равным, и никто не уступал.
И последний, кто свалился, смерть найдя в лихом бою,
Капитаном был Крахмальных, — так игра прошла вничью.
И тогда с земли поднялся лидер Джибунгских Чертей,
А в глазах горела ярость, хоть изрублен до костей.
Глянул, пусто в обороне, — мертвецам оставь покой, —
Он залез на пони, клюшку сжал слабеющей рукой.
Так решил добыть победу, в нем еще горел запал;
Он ударил и — промазав — умер, прежде чем упал.
_______________
И у старой речки Кампасп, где в траве скользят ветра,
Ряд стоит надгробий низких возле тропки овчара.
И гласит сурово надпись: «Путник, скорбен будь твой лик,
Спят здесь Джибунгские Черти и Крахмальный Воротник».
Коль в туманный вечер лунный окружает динго вой,
За мячом нагнутся тени над невидимой травой.
Игроки летят друг к другу, столкновений слышен звук,
Частый топот сильных пони, деревянных клюшек стук.
Хоть поскачет быстро путник под кабацкий бедный кров,
Нагоняет призрак клуба Джибунгских Сорви-Голов.
ПЕРВОПРОХОДЕЦ
Они открыли магистраль! Сам Губернатор здесь!
Банкет, танцульки до утра. Народ собрался весь.
Вот это рев на станции! Аж сыплется листва!
«Друзья, встречайте. Инженер — виновник торжества».
Несутся здравицы ему, и лезут с похвалой,
Но ведь не он нашел проход под Красною Скалой.
Тот инженер был сопляком и бегал на горшок.
Когда седою цепью гор пред нами встал отрог —
Он нас на голод обрекал, когда сухим был год.
Трава в долинах седловин — ее не видел скот.
Но, взяв усталых лошадей, мой муж пошел чуть свет
Искать проход среди теснин, где скальный был хребет.
Забрел в такую глухомань, что видит только Бог.
Шагал он вслед за лошадьми, пока держаться мог,
Ведь лошадь — то-то и оно — прет к корму напрямик.
Проход под Красною Скалой мой отыскал старик.
Он повернул и, чтобы путь надежен был вполне,
Зарубки делал он в лесу и дырки на ремне.
Подохли лошади, он брел за клячею хромой:
Одни мослы, спаси Господь! И так пришел домой.
Мы той тропой погнали скот среди отвесных гор,
И там, где стали в первый раз, живу я до сих пор.
За нами следом шел народ — мой муж подал пример.
Поднялся город, а потом явился инженер.
Палатку с ванной приволок, багаж на сто узлов,
Стряпух — варить ему еду, помощников-ослов.
Ему хвала за все труды несется от чинуш,
Хотя он выбрал тот же путь, где метки ставил муж!
Мой бедный муж не слышит их, он испустил свой дух,
В могиле возле полотна навряд ли нужен слух.
Но той тропой, где он прошел, ревущий поезд мчит,
С горы несется под уклон, в вагонах скот мычит.
Я верю, знает мой старик, когда дрожит земля:
Сквозь темноту ночной экспресс уносится в поля.
Я верю, знает мой старик, что помню я о нем,
И этой ночью свой банкет устроим мы вдвоем!
Как раньше, только я и он, одни на целый свет.
Вино, говядина и чай, и кружке тыща лет.
Мы обойдемся без речей и тостов, черт возьми.
Мы знаем, кто нашел проход и кто здесь лег костьми.
Они хотят, чтоб вышла я, почтенная вдова!
Там Губернатор ждет и сам «виновник торжества»!
Ты извиненья передай, а впрочем, всё равно.
Пора на ужин мне идти, где ждут меня давно!
ОН РАНЬШЕ ЗДЕСЬ БЫВАЛ…
Над Вальжетом солнце висит огрузло.
И в Вальжет путник пришел однажды,
Его глотка была как сухое русло,
А загвоздка в том, как спастись от жажды.
Он думал о дурнях, кто жил по старинке
В городе Вальжет, в дикой глубинке.
В корчме, где пьет деревенская шваль,
Он пари заключил, а спор был такой:
Не важно, насколько метнет он вдаль,
Но не бросить камня ему над рекой.
Где Дарлинг[6] струится, вдали от устья,
В городе Вальжет, в том захолустье.
О широкой реке той он знал давно
И вроде слегка улыбнулся в ответ,
Услыхав, что надеждам идти на дно,
Ведь на сотню миль там и камня нет.
Только жаркий буш и тропа пастушья,
Городишко Вальжет был полной глушью.
вернуться
6
Дарлинг (Darling) (в верхнем течении — Баруон) — река на юго-востоке Австралии, правый приток Мюррея. В сухое время года на нижнем участке течения пересыхает, что и обыгрывается в стихотворении.