Выбрать главу
Стою на Божьем клочке у дальнего края земли. Вздымаются пики вокруг, река бормочет у ног. Гадаю, зачем я был создан, впустую ли дни ушли: В последнем моем приюте настолько я одинок.
В последнем! Да, смерть близка. Слыхал ли ты плач мужчин? (Рыданья корежат их души и рвут их, словно в аду.) Бывало, и я рыдал, но слез больше нет средь морщин, Сижу в пустынном безмолвье, покоя вечного жду.
Покой! Ну, так вот он вокруг; безмолвье до самых корней. Оделись хребты в горностай, наряд золотой у холма. Илистый, синий Юкон бурлит у хибары моей. Мне, думаю, только река сойти не дает с ума.
Ты — монстр безжалостный днем, ты — черствая, жадная тварь. Стремнины, пятна мазута — и смерч кружит над рекой. А ночью — Титан ты в муках, угрюмый, темный бунтарь, Навеки в бешенство впавший, жаждешь найти покой.
Ты требуешь дань человечью, но не попаду в западню. Юкон, я нрав твой усвоил, и ты признал мой диктат. Я лес рублю и сплавляю, в Доусон плот свой гоню, Там деньги, виски и бабы, а следом за ними — ад.
И ад и муки затем. Живя в одиночестве здесь, Я б жизнь, что осталась, отдал, чтоб бремя с себя свалить. (Отказано в искупленьи тем, кто злобствует днесь. — Те губы, что Бога хулили, не смогут Его молить.)
Бессильный, как жук, что наколот навек на иглу Судьбы; Несчастный в камере смертных, к тюремной ограде взлети! Задавлен безбрежным миром, я жду, устав от борьбы, Тону в тишине, где лишь небо и звезды, как конфетти.
Смотри! Из дальней долины рапира вонзилась в ночь, Прожектора луч с парохода — он молча шарит в горах. Вот гордая сила чужая, что тьму прогоняет прочь, Уверенно, торжествуя, везет и надежду, и страх.
Словно смотрю на сцену — мне жизнь парохода видна: Мелькают веселые лица, доносится стук колеса. Сердце бьется всё громче, но падает вновь тишина. О чувствах в нахлынувшем мраке знают лишь Небеса.
Быть может, меня замечал ты, быть может, меня жалел — Бродячего лесоруба, вот здесь у хибары моей. Однажды меня не увидишь; презренье — изгоя удел, Жалость меня не утешит: усну до скончанья дней.
Была моя жизнь задачей: в ней ответа нет искони. Я бился, глуп и небрежен, не знал о тщете труда. И вот итог нулевой. Скорее, о Смерть, смахни С доски меня, будто школьник: однажды и навсегда.

МАРШ МЕРТВЫХ

Вот конец войне жестокой — как победы сладок миг! Мы сквозь слезы победителей встречали. В пурпур улицы оделись, наш триумф был так велик! Гром литавров — и не место для печали. Крыши скрыты морем флагов, блеск мундиров и наград, Колокольный звон гремел под облаками. Шли солдаты Королевы на торжественный парад, Мы гордились победившими войсками.
Вдруг стемнело, тень упала — так зловеща и мрачна, Вмиг колокола затихли, смолкло эхо. И как тряпки сникли флаги, их накрыла пелена, Молча ждали — людям стало не до смеха. Небо всё темнело, ветер гнал обрывки серых туч, Сердце сжал нам страх, и глас раздался рядом: «Пусть оденут город в траур, будет флагов цвет гнетущ, Войско Мертвых к нам сюда идет парадом».
Он всё ближе, ближе, ближе, тот ужасный, жалкий строй — Память прежней грозной воинской гордыни. В шрамах трупы: кровь и струпы, а из ран сочится гной, Взгляд пустой пропитан горечью полыни. Пена на губах иссохших, в муке изогнулась бровь! Так шагали полусгнившие колонны: Ноги хрупки, рук обрубки, всё смешалось — грязь и кровь, Долетают заунывной песни стоны!
«Мертвых бросили средь вельда, но мы, вражеский окоп В этот день оставив, прошагали мили. Под Магерсфонтейном пали, в Коленсо, у Спион-Коп, Ваш триумф ценою крови оплатили. Вы должны нам, а в награду — лишь могила наш удел? Получить свой долг мы к вам пришли в надежде. Славьте нас теперь за муки, боль и доблесть ратных дел, Как не чествовали никого вы прежде».
Лица в страхе леденели, к нёбу прилипал язык, И мутился ум, таким речам внимая. С ужасом взирали люди на погибших горемык, И захлестывала нас тоска немая! Как оболган их приходом самый первый мирный день! губ кривых оскал и в трупных пятнах лица. За шеренгами шеренги всё тянулись, словно тень. Вдруг я понял — мне кошмар весь этот снится.
В пурпур улицы оделись, наш триумф был так велик! Между крышами и небом флаги рдели. Город словно обезумел; точно мальчик, пел старик: В небе радостно колокола гудели. Свет, веселье, но порою всё ж мелькнет в глазах тоска. И когда живого чествуем героя, — Милосердный Бог, пусть помнят все грядущие века Марш бойцов, что не вернулись с поля боя.

СМЕРТЬ И ЖИЗНЬ

На кладбище в любви слились Мы с Мэй во тьме кромешной И на могиле предались Утехам страсти грешной. Женитьбы нашей близок час — Бранить нас нет причины… Запретный слаще нам экстаз, Чем брачные перины.
Средь страстных вздохов и утех, Прильнув к губам губами, Не мог не думать я о тех, Кто мирно спит под нами. Бедняги! Долг вас чтить велит, Нам ваша милость — в радость. Надеемся, не возмутит Вас, мертвых, жизни сладость.
Когда уйду я в мир иной, В могилу землю бросят. Пусть часто клятвы надо мной Влюбленные приносят. Обет услышав, я сердит На них не буду, верно: Любовь жизнь новую родит — Я рад тому безмерно.