«Не мешкают грозы…»
Не мешкают грозы,
А чуда — не жду;
И умерли розы
У милой в саду.
Я брел к ним хромая,
В болотах скользя…
Прийти к ним — я знаю! —
Вторично нельзя.
В небылое путь, проложенный грезно
Раскраснелось на небе — ближе к самому краю,
Раскраснелось — но напрасно и себе же вопреки…
Очертанья деревьев в облаках наблюдаю,
Но зачем глазам деревья, что настолько далеки?
Я ищу в небылое путь, проложенный грезно.
В миг любой мы в даль уходим, лиц нам мало в миг любой…
Я ласкать тебя жажду, мне ласкать тебя поздно,
И не тщусь увидеть что-то, глядя в сумрак за тобой.
Далеки твои губы — и близки несказанно!
Сердце, хрупкое от горя, ты сломаешь, коль сожмешь…
Помнишь сад с его высью, ниже — клочья тумана?
Был туманом — чуждый кто-то; на меня он сном похож.
И про нас — вспоминаешь? — там листва зашепталась,
Зашумела на деревьях, нас, блестя, смогла понять.
Но в устах твоих — холод, там таится усталость…
Так давай же в сад вернемся — дни умершие искать!
Там — тропинка, что рядом со знакомой черешней…
Вспоминаешь ли дорогу — ту, что шла сквозь целый свет?
Будь же в прежнем наряде и с прическою прежней!
В сад пойдем. Войдешь ты первой, ну а я — тебе вослед…
Лунной ночью
Ночь дышит мраком — душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь — с неба и в глубину!
Я вдоль родного когда-то брега
Плыву на лодке ночной порой;
И лодка просит себе ночлега,
Под дубом хочет сыскать покой,
Но слышу — плачут цветы в печали:
Здесь нет приюта! плыви же дале!..
Здесь сны бесцветны и жизнь — впотьмах,
Тебя здесь лиры не встретит пенье,
Крестами стали твои стремленья,
Всё, что любил ты, — сегодня прах!
Мой челн-скиталец, плыви свободно!
Не одинок я, во тьме спеша
Меж стен ракитных дорогой водной, —
Со мною лодка, ее душа!
Себя — не лодку — в потоке вижу:
Мы с ней едины — нельзя быть ближе!
Но облик сердца да будет скрыт:
От взглядов чуждых должно таиться,
Что кровь из сердца вовсю струится,
Что сердце плачет и так болит!
О! дунул ветер, и всё заметней
Запела флейта — тростник речной!
О! вот и дуб мой, мой дуб столетний —
Шумит печально он надо мной!
Но мне — я знаю — теперь из дуба
Креста не сделать, не сделать сруба:
Другие души под ним теперь
Прохладу ищут палящим летом;
А я — бездомен на свете этом,
Мне не откроют радушно дверь!
О! мчатся зимы, и вёсны мчатся,
Тускнея, солнце глядит на мир,
И звезд небесных лучи темнятся,
И всё темнее волны сапфир!
Кем я родился? И в чем причина,
Что рядом с домом моим — пучина,
Что недоступен приют людской,
Земля далёко, а гибель — ближе?
Плыви до смерти, мой челн, плыви же!
Пусть нас обнимут волна с рекой!..
Ночь дышит мраком — душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь — с неба и в глубину!
КОНСТАНТЫ ИЛЬДЕФОНС ГАЛЧИНСКИЙ{256} (1905–1953)
Уста и полнолуние
А вот и ночь, и танцы снов,
и в небе — полумесяц вновь,
как половинка от секрета, —
так говорил я в давний час,
когда такой же месяц гас,
гас над тобою в час рассвета.