Молитва слуги
Я запер зал опять и поприбрал покои, —
У барского добра без сна мне ночевать.
У пса — и у того есть время для покоя:
Врастяжку на плите он может почивать.
Закрыл водопровод, поставил в шкаф посуду,
И платье вычистил, и лампу я зажег,
И в тихой темноте под лестницею буду
Теперь ронять слезу на черствый свой кусок.
Мне отдых, Господи, сужден лишь на кладбище,
Впервые для меня зов будет мил и прав,
Когда откликнусь я, лежа в гробу на днище,
Тебя, о Господи, хозяином назвав.
ПОЛЬ ЖЕРАРДИ{266} (1870–1933)
Черный охотник
Стрелок теней, схвативши в руки
Свой лук, с колчаном за спиной
Проходит лес, где дремлют звуки,
Когда густеет мрак ночной.
Ему собачьи очи светят,
А черный пес с ним рядом — бес.
Его зачуют и заметят
И волк, и вепрь, укрывшись в лес.
Трясясь от страха, в чаще горной
Охотник черный с черным псом
Идут так тихо ночью черной,
Не видя ничего кругом.
Пес бродит травами густыми,
И в ночь уставился стрелок;
Из дали следует за ними
Большой бродячий огонек.
Стрелок и пес ночи и тени
Всегда пройдут наперерез,
И человек — во тьме видений,
А черный пес с ним рядом — бес.
ФРИДРИХ ГЁЛЬДЕРЛИН{267} (1770–1843)
Эмпедокл
Ты жизни ищешь — брызжет искателю
В лицо огонь подземный божественный.
И, содрогаясь от желанья,
Ты низвергаешься в пламя Этны.
Царица так же гордо жемчужины
В вине топила. Пусть! Но зачем же ты,
Поэт, свой дар — твое богатство
В чашу кипящую тоже кинул?
И всё ж святым пребудешь мне, дерзостный,
Как власть земли, тебя восприявшая.
Не удержи любовь — и я бы
Ринулся в бездну вослед герою.
Вечерняя фантазия
Под сенью мирно пахарь у хижины
Сидит, и мил и люб ему дым родной,
А путнику гостеприимно
Колокол сельский звонит под вечер.
Суда уж, верно, тянутся к гавани,
В далеких градах весело рыночный
Смолкает шум; в беседке тихой
Перед друзьями сияют яства.
А что же я? Трудом да наградою
Живет всяк смертный, чредуя радостно
Труды и отдых. Что ж не дремлет
Лишь у меня только в сердце жало?
В вечернем небе розы рассеяны,
Весна в цвету, сияет мир золотом.
Спокойно. О, меня вздымите,
Тучи багряные, — пусть на высях
В сияньи сгинут страсть и страдания!
Но прелесть, слыша просьбу безумную,
Исчезла. Смерклось. И, как прежде,
Вновь одинок я под небом темным.
Приди ж, дремота! Слишком ведь многого
Взыскует сердце. Минешь ты, молодость,
Мечтательницей неуемной, —
Старость же мирной и светлой будет.
Возвращение на родину
Зефиры! вас, посланцев Италии,
Меж тополями речку любезную,
Волнистость гор и вас, вершины,
В солнечном блеске я снова ль вижу?
Приют спокойный, в мечтах являлся ты
Во дни отчаянья мне, грустящему,
И ты, мой дом, и вы, деревья,
Давние други мои по играм.
Давно, давно уж покой младенческий
Пропал; исчезло счастие юности,
Но ты, о родина, священно —
Терпица, ты мне одна осталась.
И потому растишь ты детей своих,
Что вместе ваши горе и радости,
И в снах неверных манишь, если,
Странствуя, бродят они далёко.
Когда в груди горячей у юноши
Заснут желания своенравные,
Смирясь пред роком, — тем охотней
Грехоотпущенник возвратится.