Выбрать главу
Земля, как мать, нежна к античным божествам; велит, чтоб меж стеблей разбитой капители другие по весне аканты зеленели.
Но Человек, увы, чужд праотцев мечтам; без дрожи внемлет он со дна ночей смиренных пучине, что ревет и плачет по Сиренам.

Немея

И звероборец шел один сквозь чащу леса по распахавшим грунт следам гигантских лап; вдруг по плечам хлестнул горячий хищный храп и солнца свет померк за гибельной завесой.
Не ведая пути, как если б встретил беса, — в терновник, по ручью, с обрыва на ухаб, — к Тиринфу убегал объятый страхом раб. Широкие зрачки от ужаса белесы.
Он видел въяве тот живой кошмар Немеи: космата и рыжа шерсть на короткой шее, оскаленная пасть, клыков кинжальный строй.
Так в сумерках грозна тень длинная фигуры Геракла, что стоит в кровавой львиной шкуре; не человек, не зверь — чудовищный герой.

Тепидарий

Дух мирры умащал наложниц молодых, что нежатся в мечтах, декабрь смакуя вяло, и угольницы медь покои озаряла, метав огонь и тень по ликам бледным их.
На пурпурных одрах, в подушках пуховых, подчас одно из тел — тех, мрамора ль, опала — то выгнется, а то взметнется — и опало; так складками лежит виссона страстный штрих.
Вот, сочивом себя саму разбередив, восточная раба парильни посреди бессильно вьет рукой в томленьи безголосом;
и вольную толпу увядших Авзонид в неистовом кругу пьянит, манит, блазнит дикарство черных кос, оплетших бронзу торса.

Купание нимф

Вот древний дикий лог, сокрытый от Эвксина; смоляный лавр дутой склонен поверх ключа, и Нимфа тут, с ветвей задорно хохоча, касается ступней воды студеной сини.
Ее товарки вмиг, по голосу букцины, в волне искристой плоть забавой горяча, ныряют в пену брызг, а там — изгиб плеча, бутон груди, бедро всплывают из пучины.
Веселья дивный глас переполняет чащу. Но вдруг из-за дерев сверкает взор горящий. Сатир!.. Зловещий смех нарушил их игру;
они несутся прочь. Так ворон каркнет быстро, и по-над снеговым потоком, на ветру вскипает забытьём взлет лебедей Каистра.

ЕВГЕНИЙ ГАЛАХОВ{43}

РОБЕРТ БРАУНИНГ{44} (1812–1889)

Смерть в пустыне

[Антиохийца Памфилакса труд, Как говорят, — пергамент пятый мой, На греческом, в три слоя склеен он И тянется от эпсилон до мю. Лежит вторым он в избранном ларце, Печать на крышке — теревинфа сок, Покров из шерсти, буква кси на нем — Ксанф, мой сородич, ныне в небесах. Мю с эпсилон я имя заменю — Его писать нельзя. Поставлю крест В знак, что, как все, Его прихода жду, И здесь закончу. Начал Памфилакс]
Я молвил: «Коль смочить уста вином, Широкий лист платана отыскать Иль обмакнуть обрывок полотна В сосуд с водой и ровно положить Чуть выше глаз, чтоб освежить чело, Тогда как братья с каждой стороны, Встав на колени, руки разотрут, — Быть может, он еще заговорит». То было не во внешней из пещер И не в сокрытой глубине скалы, Где мы, вослед указу, две луны, Верблюжью шкуру постелив ему, Его кончины ждали, что ни час, Но в среднем гроте, где полдневный свет, Проникнув в сумрак, позволял ловить Последние движения лица. Я с изголовья, а с изножья — Ксанф, Валент и Мальчик за него взялись И вынесли его из глубины, И положили в бледный полумрак, Когда кривиться начали уста И трепет век дал знать, что срок пришел.
За полпути от входа в наш вертеп Бактриец обращенный нес дозор, — Он вызвался сойти за пастуха Козы, что нам давала молоко, Кормясь травой в тени окрестных скал, Чтоб, если воин или вор придет (Гонители разыскивали нас), Он мог ему отдать козу и жизнь, И тот ушел бы прочь, добыче рад, В прохладе грота не ища иной. Был полдень, и пылала синева.