Ксанф молвил: «Вот вино», — и капнул им,
Я, наклонившись, наложил лоскут,
Растер десницу, Мальчик шуйцу взял,
Валент подумал и слепил комок
Из нарда, и разъял, чтоб запах шел.
Но он не то чтоб пробудился — лишь
Чуть сдвинулся с улыбкою во сне,
Как если милый трогает, зовет —
И спящий любит, но не хочет встать.
Ксанф помолился; он, как прежде, спал.
Тот самый Ксанф позднее скрылся в Рим,
Был там сожжен, и мне пришлось писать.
Вдруг Мальчик побежал, вскочив с колен,
Внезапною догадкой озарен,
Из сокровенной кельи к нам принес
Седьмую, сплошь свинцовую скрижаль,
Перстом ощупал вырезы на ней
И произнес, как будто в первый раз:
«Аз есмь и Воскресение, и Жизнь».
Он тут же широко открыл глаза,
И сел он сам, и посмотрел на нас.
С тех пор никто и слова не сказал,
И лишь бактриец повторял порой
Крик птицы, что в глуши живет одна,
В знак, что опасность не грозила нам.
Он начал так: «Когда бы друг назвал
Моих сынов — Валента и тебя —
Иаковом, Петром, — нет: если б он
Сказал, что этот мальчик — Иоанн,
И в это я поверил бы на миг!
Так глубоко укрылся я в себе,
Покинула душа увядший мозг,
Где, чувствуя, владела естеством
Посредством членов, немощных давно.
Но я есмь я; я чувствую себя —
И никаких утрат. Итак, начну!»
[Так он обыкновенно изъяснял,
Как три Лица свидетельствуют в нас.
Есть три души в одной душе: сперва —
Душа всех членов, вместе и поврозь,
В них трудится, в них действует она
И, подчиняя персть, склоняет нас
Вниз, но, совета высшего взыскав,
Растет в иную, что ее растит,
В себя вбирает и живет в мозгу,
Использует все навыки ее,
Чтоб чувствовать, судить, желать и знать,
И, устремляясь выше в свой черед,
Растет в иную, что ее растит,
В последнюю, что подчиняет те,
Хотят они того иль не хотят,
И образует Я, способность быть.
И так она велит играть второй,
Как первой — та, и, устремляясь ввысь,
Оплот находит в Боге, чтобы мы
Не рухнули под бременем скорбей.
Ей Бог — удел, а в месте нет нужды.
Деянье, Знанье, Суть: единство трех.
Такую глоссу сделал Феотип.]
Затем: «Когда-то весь мой жезл горел,
Но стал золой — лишь тлеет головня.
Но если дуть на искры, то огонь
Чуть-чуть окрепнет, вспять пойдя, и так
Я понуждаю дух, служивший мне,
Чтоб он остатки мозга вновь напряг,
Насколько угли сохранили вид,
Да повелят руинам членов те
Вкусить, как прежде, правду о вещах
(Он улыбнулся) — ту, что столь мелка:
Что вы — мои сыны и что давно
Смерть унесла Иакова с Петром,
И я — последний, брат ваш Иоанн,
Кто видел, слышал, может вспомнить всё.
Всё вспомнить! Нет, не дерзость — так сказать.
Что, если б снова Истина с высот
Сошла ко мне? Ведь может быть и так:
Он, несомненно, может мне предстать,
С огнем в очах, с кудрями словно снег,
Средь светочей, с мечом, как видел я —
Я, недоумевающий теперь,
Как брат ваш, видев это, уцелел?
Я жив еще — для блага, чтоб любовь
Открылась людям. Пусть одна зола
Обличье Иоанново хранит,
Подумайте: рассыплется она —
И на земле не будет никого,
Кто видел оком, осязал рукой
Живой Глагол, что от начала был.
Никто не скажет больше «Я узрел».
Так, чтоб взойти, склоняется любовь.
Когда Христос призвал меня учить,
Я стал ходить по свету, говоря:
«Так было; так я видел и внимал»,
При случае, и верил мне народ.
Потом я Откровенье получил
На Патмосе, не призванный учить,
Но лишь внимать, взять книгу и писать,
Не добавляя ничего к словам,
Не опуская, не меняя их;
Так я писал, и верил мне народ.
Когда же годы подошли к концу,
А больше глас писать меня не звал,
Я, исходя из знаний, стал учить,
Чтоб все, любя, признали мощь любви,
Подчас друзей в посланиях прося
О ней же только, больше ни о чем,
И рассужденьям верили друзья.
Но мне казалось, что остался я
Медузою на патмосских песках,
Чтоб жителям прибрежий говорить
О странствиях, о чудищах пучин
И повторять: «Я видел, слышал, знал»,
И возвращаться к прежним берегам,
Когда уже Антихрист в мире был,
И множеству антихристов внимать:
«Ты — Иоанн, Иаспер — я, и что?
Я юн, ты стар и мог уже забыть:
Так отчего ж поверим мы тебе?»
Я не хотел сводить на них огонь
Иль, как в былые дивные года,
На змей и скорпионов наступать;
Но вспоминал, что в житии Христа
Забыто было иль искажено.
Ведь многое из прежних дел и слов,
Изложенное ясно и сполна,
Умножилось (иль выросла душа
За столько лет, столь дивный свет познав,
Хранимая, чтоб видеть и учить)
И новое значенье обрело;
Я в прежних точках звезды различил
И описал в Евангелье своем.
Ведь вопрошали: «Много лет прошло,
И где обет пришествия Его?» —
Юнцы в расцвете силы обо мне,
Заставшем в летах детство их отцов.
Но я, любя, охотно отвечал, —
Ведь я был жив и мог еще помочь;
И верили они, в конце концов.
Так, наконец, я от трудов ослаб
И смерти ждал; вы унесли меня,
И я почил в раздумьях об одном:
Что, если даже мир лежит во зле,
В нас — истина, а прочим Бог судья.
Но ныне я очнулся, столь смущен,
Как будто поскользнулся и упал,
Расставшись с тем, чем был я до сих пор,
И уцепиться ни за что не смог, —
Я понял, что покинул этот мир,
Когда разверзлась бездна подо мной,
Средь нерожденных в будущих веках
Внимая или мысля, что внимал:
«Так жил ли вправду этот Иоанн
И называл ли видевшим себя?
Заверь, мы спросим, что он видеть мог?»