В своей наиболее общей форме идеология 1789 г. была масонской идеологией, вьфаженной с такой искренней возвыщен-ностью в «Волшебной флейте» Моцарта (1791) — одном из ранних и великих пропагандистских произведений искусства того времени, когда величайшие художественные произведения так часто являлись пропагандой. Более четко требования буржуазии в 1789 г. были изложены в знаменитой «Декларации прав человека и гражданина». Этот документ является манифестом против иерархического привилегированного дворянского общества, но не в пользу демократического общества. «Люди рождены и живут свободными и равными перед законом», — говорилось в ее первом параграфе, но она также признает существование социальных различий «только на основании общей целесообразности». Частная собственность — естественное право, священное, неотъемлемое, неприкосновенное. Люди равны перед законом, и возможности карьеры открыты перед талантами в равной степени, но если соревнование начиналось без помех, по всеобщему признанию, соревнующиеся придут к финишу в разное время. Декларация устанавливала (в пику дворянской иерархии или абсолютизму), что «все граждане имеют право участвовать в вьфаботке законов», но «либо сами, либо через своих представителей». А представительное собрание, которое признавалось как основной орган щ)авительства, не обязательно избиралось демократически, а также и режим, который она подразумевала, не исключал королей. Конституционная монархия, основанная на разумной олигархии^, вьфажающая себя через представительное собрание, была более близка по духу большинству буржуазных либералов, чем демократическая республика, которая могла показаться более последовательным вьфажением их теории, хотя находились и те, кто не сомневался, что она была бы предпочтительнее. Но в общем классическая либеральная буржуазия 1789 г. (и либеральная буржуазия 1789—1848 гг.) была не демократична, а просто верила в конституционализм, светское государство с гражданскими правами и гарантиями для частного предпринимательства и правительство, защищающее налогоплательщиков и собственников.
Тем не менее официально такой режим вьфажал бы не просто свои классовые интересы, но общие стремления «народа», который в свою очередь назывался (специальным термином) «французская нация». Король теперь был не Людовиком, Божьей милостью Королем Франции и Наварры, а королем Божьей милостью и волею государственного конституционного закона. «Источник верховной власти, — сказано в Декларации, — принадлежит нации». А нация не признает ничьей власти на земле, кроме своей собственной, и не признает ничьего закона, кроме своего, — никаких правителей или других наций. Без сомнения, французская нация и те, кто впоследствии попытались ей подражать, сначала не понимали, как их интересы совпадают с интересами других людей, наоборот, они считали, что присутствуют на торжественном начале или з^аствуют в движении всеобщего освобождения людей от тирании. Но фактически национальное соперничество (к примеру, соперничество французских и британских бизнесменов) и национальные различия (к примеру, различия между завоеванными или освобожденными нациями и интересами так называемых великих наций), — все это представляло собой национализм, которому официально была привержена буржуазия в 1789 г. Понятие «народ» соответствует понятию «нация» — такова была революционная концепция, более революционная, чем б)фжуазно-либеральная программа, в которой это выражалось.
Поскольку крестьяне и пролетарии были неграмотны, политически ограниченны или незрелы, а выборы не прямыми, то были избраны 610 человек представителей третьего сословия. Больщинство из них составили юристы, игравшие важную роль в экономике провинциальной Франции, и около сотни капиталистов и бизнесменов. Средний класс отчаянно и успешно боролся за представительство большее, чем у дворян и духовенства, за скромные потребности группы, официально представлявшей 95% народа. Сейчас они боролись с одинаковой решимостью и за право эксплуатировать своих потенциальных избирателей путем замены Генеральных штатов на собрание отдельных депутатов, избираемых так, чтобы вместо традиционно феодального органа, обсуждающего и голосующего по предписанию, где дворянство и духовенство всегда могли одержать верх над третьим сословием, появился новый. В этом состоял первый революционный прорыв. Через какие-то шесть недель после открытия Генеральных штатов третье сословие, стараясь опередить действия короля, дворян и духовенства, узаконило себя и всех, кто был готов присоединиться к нему на его условиях, как Национальное собрание с правом принятия конституции. Попытка дворцового переворота привела их к оформлению своих требований фактически в духе английской палаты общин. Абсолютизму пришел конец, как сообщил королю Мирабо"*’, блестящий и пользующийся дурной славой бывший дворянин: «Сир, Вы посторонний в этом собрании, у Вас нет права говорить здесь»®*