Хотя все это усложнило международные отношения, но не могло сделать общеевропейскую войну неизбежной, лишь потому, что спорные вопросы между Францией и Германией (а именно, Эльзас-Лотарингия) не интересовали Австрию, а вопросы, способные привести к конфликту между Австрией и Россией (а именно, степень российского влияния на Балканах), не особенно заботили Германию. Балканы, как заметил Бисмарк, не стоят и костей одного померанского гренадера. У Франции не было никаких особых претензий к Австрии, а у России — к Германии. По этой причине большинство французов не считало проблемы, разделяющие Францию и Германию, заслуживающими войны, хотя они и носили постоянный характер, а напряжение в отношениях между Австрией и Россией, хотя потенциально и более серьезное, как показал 1914 год, возникало лишь время от времени. Три фактора превратили систему альянсов в бомбу замедленного действия; состояние международного половодья, усугубленное новыми проблемами и амбициями внутри великих держав, логика совместного военного планирования, которая прочно сцементировала противостоящие блоки, и интеграция пятой великой державы, Британии в один из альянсов. (Никто особенно не переживал по поводу отступничества Италии, которая была «великой державой» лишь номинально, по милости международного сообщества.) Между 1903 и 1907 годами ко всеобщему, в том числе своему собственному, удивлению Британия присоединилась к антигерманской коалиции. Первопричины первой мировой войны можно лучше понять, проследив за развитием этого англо-немецкого противостояния.
Тройственный союз удивлял и врагов, и союзников Британии. В прошлом Британия не имела ни традиций, ни каких-либо постоянных причин для трений с Пруссией, как впрочем, и с супер-Пруссией, известной как Германская империя. С другой стороны, Британия почти автоматически была противником Франции чуть ли не в каждой войне в Европе, начиная с 1688 года. Несмотря на то, что этого больше не наблюдалось, хотя бы потому, что Франция утратила свое превосходство на континенте, трения между двумя странами были достаточно заметны, так как обе соперничали за одну и ту же территорию и влияние, как великие державы. Так, их отношения оставались холодными из-за Египта, на который претендовали обе, но к рукам прибрали британцы (вместе с Суэцким каналом, построенным на французские деньги). Во время Фашодского кризиса 1898 года, казалось, вот-вот польется кровь, когда пути британских и французских колониальных войск пересеклись в центре Судана. При разделе Африки одна сторона приобретала за счет потерь другой. Что касается России, то Британская и Царская империи всегда были антагонистами на Балканах и в Средиземноморье — зоне действия т. н. «восточного вопроса», а также в слабо разграниченных, но ожесточенно оспариваемых районах Центральной и Западной Азии, располагавшихся между Индией и царскими землями: Афганистан, Иран и регионы, ведущие к Персидскому заливу. Перспектива лицезреть русских в Константинополе, а следовательно и в Средиземноморье, а также возможность продвижения России к Индии являлись британским секретарям по иностранным делам в ночных кошмарах. Обе страны столкнулись лишь в единственной европейской войне XIX века с участием Британии (Крымской войне), и еше в 1870-х годах существовала реальная угроза русско-британской войны.
Учитывая установленный образ действий британской дипломатии, война против Германии казалась столь маловероятной, что ее вероятность практически сводилась к нулю. Постоянный союз с какой-либо континентальной державой никак не вязался с поддержанием постоянного баланса сил, что и было основной целью британской внешней политики. Если союз с Францией мог считаться невероятным, то альянс с Россией — просто немыслимым. И все же невероятное стало очевидным: Британия установила прочные связи с Францией и Россией против Германии, урегулировав все споры с Россией — вплоть до фактического признания российской оккупации Константинополя — согласия, испарившегося с приходом Русской революции 1917 года. Как и почему произошла подобная метаморфоза?