Тем не менее развитие капитализма с неизбежностью толкало мир в направлении межгосударственного соперничества, империалистической экспансии, конфликтов и войн. После 1870 года, как указывали историки: «...переход от монополизма к конкуренции был, вероятно, самым важным фактором в создании благоприятных условий для европейского промышленного и коммерческого предпринимательства. Экономический рост был еще и экономической борьбой — борьбой, призванной отделить сильного от слабого, сломить одних и укрепить других, поддержать новые, голодные страны за счет старых. Оптимизм по поводу будущего неограниченного прогресса уступил место неуверенности и ощущениям агонии в самом классическом понимании этого слова»*"**.
Проще говоря, экономический мир более не являл собой, как это было в середине столетия, солнечную систему, обращавшуюся вокруг единственной звезды: Великобритании.
Если финансовые и коммерческие сделки по всему миру по-прежнему проходили через Лондон, Британия уже явно не была ни «мастерской мира», ни основным рынком сбыта. Наоборот, ее относительное увядание было явным и нескрываемым. Множество конкурирующих национально-промышленных экономических систем сталкивались друг с другом.
В этих условиях экономическая конкуренция была замысловатым образом вплетена в политическую и даже военную практику государств. Возрождение протекционизма во время Великой депрессии явилось первым следствием этого слияния. С точки зрения капитала, политическая поддержка могла впредь играть существенную роль в недопущении иностранной конкуренции и в тех регионах мира, где предприятия национально-промышленного сектора конкурировали друг с другом. С точки зрения государств, экономика становилась и самой основой интернациональной мощи и ее критерием. Теперь было невозможно представить себе «великую державу» без «великой экономики» — трансформация, наглядно иллюстрируемая подъемом США и относительным ослаблением Царской империи.
И наоборот, разве не подвижки в экономической иерархии, автоматически изменившие баланс военно-политических сил, повлекли за собой перераспределение ролей на международной арене? Просто это была популярная точка зрения в Германии, чей впечатляющий промышленный подъем придал ей несравнимо больший международный вес, чем в свое время Пруссии. И далеко не случайно, что среди немецких националистов 1890-х годов старая патриотическая песня «Дозор на Рейне», направленная исключительно против французов, быстро уступила место глобальным амбициям «Германии превыше всего», которая по существу стала национальным, хотя и неофициальным гимном Германии.
Такое отождествление экономической и военно-политической власти столь опасным сделало не только национальное соперничество за мировые рынки и материальные ресурсы, но и за контроль над такими регионами, как Ближний и Средний Восток, где часто переплетались экономические и стратегические интересы. Задолго до 1914 года нефтяная дипломатия уже была решающим фактором на Среднем Востоке, принося победы Британии и Франции, западным (но еще не американским) нефтяным компаниям и армянскому посреднику Талусту Гульбекьяну, который оставлял себе 5%. И наоборот, немецкое проникновение в экономическом и стратегическом плане в Османскую империю уже беспокоило англичан и помогло привлечь Турцию в войне на стороне Германии. Но новизна ситуации заключалась в том, что в условиях слияния экономики и политики даже мирный раздел спорных районов на «зоны влияния» уже не смог бы удержать международное соперничество под контролем. Ключом к его контролируемости, о чем хорошо знал Бисмарк, которому это удавалось с неподражаемым мастерством в 1871—1889 гг., являлось намеренное ограничение целей. Пока государства были в состоянии точно определить свои дипломатические задачи — заданное перемещение границ, династический брак, определимая «компенсация» за авансы, сделанные другими государствами, — возможны были и расчеты, и подсчеты. Ни то, ни другое, конечно же, не исключало контролируемый военный конфликт, что сам Бисмарк доказал между 1862 и 1871 гг.