Действительно, психология толп ставит вопрос, замалчиваемый большинством наук: почему же власть вождей и так возмущает? Нельзя ли ее считать одной из многочисленных досадных потребностей, которые навязываются жизнью? Она между тем выглядит политически обыденной, социально обоснованной и практически всегда неизбежной. Таков этот способ подходить к реалиям власти с конкретными и точными мерками, не оставляя места неопределенности. Кто говорит «власть» — невольно говорит «вождь», кто говорит «вождь» — говорит «власть». Все остальное — это речевые уловки и игра понятиями.
Не менее верно и то, что психология толп предвидела подъем этой власти в тот момент, когда все исключали такую возможность. Приписывать ей участие в этом значило бы возложить на нее ответственность, которая лежит на людях цивилизации, и порицать ее за то, что она провозгласила истину вместо того, чтобы ее замалчивать. Упрек тем более несправедливый, что она обнаружила здесь опасность для демократии и старалась предупредить ее упадок.
Кроме того, разработка наилучших путей управления обществом не является задачей науки, даже несовершенной. Ее задача — это изучение обстоятельств, приводящих к той или иной форме правления, к демократии или деспотии, не позволяя себе менять направление произвольно или под влиянием химер. Затем определение соотношения сил в настоящем. И наконец, познание путей того, как приспособить эти силы к обстоятельствам. Именно это и делает психология толп, учитывая подъем значения масс в Истории.
Она выполняет также свою роль, показывая, что их влияние революционизирует исполнение власти. Она напоминает нам, что свободу не спасти, продолжая повторять устаревшие формулы перед лицом меняющейся действительности или заставляя отзываться обветшавшие чувства в сердцах, которые анонимность и многочисленность лишили чувствительности.
С этой стороной ее проявления смириться труднее всего. Она подрывает нашу веру в закон масс и нашу надежду на будущее, властителями которого мы все могли бы быть. Поскольку все факторы, которые, на наш взгляд, несут прогресс и демократию — объединение населения в городах, быстрое развитие средств коммуникации и производства, — на ее взгляд влекут возрождение власти и ее концентрацию в одних руках. Мы вынуждены к ней прислушаться: разве события не подтвердили ее самые сомнительные предвидения? Ее вывод совершенно прост. Что революционизирует власть в век толп? Против всякого ожидания именно вожди появляются как ответ на психологическую нищету масс. Они представляют собой составную часть человеческой природы, с которой необходимо постоянно считаться. Отрицать ее важность значило бы закрывать глаза на то, что является наиболее фундаментальным в обществе, и обрекать на бездействие этот ведущий политический фактор. Принимать его в расчет означает признать, что, если наша эпоха желает восстановить демократию, необходимо, чтобы она нашла ему замену. Она должна была бы гарантировать те же результаты с психологической точки зрения и использовать те же средства мобилизации народов для того, чтобы действовать и управлять.
Чтобы быть реальными, этим наблюдениям нет нужды быть новыми. Они объясняют, почему от власти вождя предлагаются всегда одни и те же противоядия: восстановление независимости людей (или, в общем случае, меньшинств), разделение частной жизни и жизни общественной, ограничение влияния медиа в целях создания пространства диалога и социального общения. Одним словом, сделать невозможным всякое магическое и идолопоклонническое осуществление власти, которое создает видимость ее всемогущества и всеведения в глазах масс. Ведь никогда это магическое господство не приобретало такого размаха. Никогда еще оно не располагало таким набором методов. Вот почему высказываться «за» или «против» него стало в нашем веке так же важно, как высказываться «за» или «против» атомной бомбы.
Психология толп обладает большой научной прозорливостью. Ее политическое чутье не связано исключительно деспотической властью. Ей присуща особая современность, перевешивающая все остальное. Действительно, универсальные в масштабе континентов признаки свидетельствуют о быстром возрастании и распространении массовых явлений. В течение одного или двух десятилетий считалось, что они, казалось бы, отступили перед прогрессом науки и образования. Предполагалось, что эти массовые феномены подчинены мощным государственным машинам, созданным с этой целью. В Европе век толп кажется в некотором роде завершенным. Однако нечто, придающее этим явлениям новый мощный прилив сил, отмечается в Латинской Америке, Африке, Азии.
В конце двадцатого века наблюдается повторение с вариантами того, что уже происходило на нашем континенте, прежде всего во Франции, в конце девятнадцатого века демографический взрыв в городах: четыреста миллионов мужчин, женщин и детей ведут полную случайностей жизнь, прозябая в них или заполняя окрестности. Скученные в трущобах или в колониях бездомных, поспешно собравшие вместе, они были выгнаны из сел бедностью, войной или голодом. Города привлекали их иллюзией мирной жизни и благосостояния. Эти популяции увеличиваются ежегодно в среднем на десять процентов, если не больше. Человеческие галактики распространяются на пространствах, где никто не предполагал устраиваться, живут там, где никто не собирал ничего строить. Они уносят с собой массы людей, порвавшие нити традиции и верований, потерявших всякий контакт с местными установлениями и всякую связь со своим сообществом. Людей, которые обнаруживают себя одинокими и безымянными. Вырванные из своей общественной ткани, о вовлечены эпизодическим трудом в круг медиа и потребления в соответствии с моделью, назовем ее американской, которая им чужда.
Все это понятно в том, что касается причин, но остается непонятным, когда речь идет о следствиях. Вырванные из своей собственной среды, собранные вместе и перемешанные в своих периферийных гетто, эти люди составляют авангард новых масс. На этом перегное зарождаются и уже произрастают новые предводители толп. Нас это не удивляет. Толпа — странное явление: аккумуляция разнородных элементов, не знакомых друг с другом. Однако достаточно появления какого-то течения верований и представлений, распространяемого определенными людьми, чтобы наэлектризовать это скопление. Тотчас же возникает своего рода неожиданное единство, стихийная организация. Масса становится движением. Тысячи, даже миллионы людей образуют теперь уже единую цепь, которая движется к своей цели с непреодолимым упорством.
Рост экономики, рождение наций, пришествие масс, может быть, в большей мере, чем прогресс Истории, отмечают агонию старых цивилизаций, поворот от предшествующего беспорядка к зарождению новых цивилизаций. Одним словом, эти явления становятся знаками, предвестниками планетарного века толп. Все это заставляет думать — ведь сходные причины порождают аналогичные результаты, — что он будет вдохновляться уже известными принципами. Этот век будет использовать уже испытанные нами методы внушения, но приспособленные к его чрезвычайным масштабам. Он подвергнет суровому испытанию объяснения психологии толп и ее практические результаты, которые прижились в новых условиях.
Наука — как петух, который кричит, когда вокруг еще ночь: она принадлежит своему времени, своему моменту, только если она ему предшествует. Именно это придает ей ценность и для практика, способного опередить своих более невежественных или более приверженных традиции соперников, и для исследователя, ищущего новые области, чтобы применить свой талант и свою любознательность.
Если перспектива планетарного века толп верна, тогда эта книга, посвященная классической науке и прошлому, поможет тем, кто захочет взять на себя такой труд, разгадать некоторые из черт будущего. Будущего, которое уже началось.
Париж, 15 марта 1981 г.