Среди всех этих государственных дел его главной страстью была философия, а целью - восстановление древних культов. Он приказал отремонтировать и открыть языческие храмы, вернуть им конфискованное имущество и возобновить привычные доходы. Он разослал письма ведущим философам того времени, приглашая их приехать и пожить в качестве гостей при его дворе. Когда прибыл Максим, Юлиан прервал речь, с которой выступал перед сенатом, на полной скорости побежал приветствовать своего старого учителя и представил его с благодарными похвалами. Максимус воспользовался энтузиазмом императора, принял нарядные одежды и роскошный образ жизни, а после смерти Юлиана подвергся суровому допросу о том, как он так быстро приобрел столь неподобающее богатство.36 Юлиан не обращал внимания на эти противоречия; он слишком любил философию, чтобы поведение философов отвращало его от нее. "Если кто-то, - писал он Евмению, - убедил тебя, что для рода человеческого есть что-то более выгодное, чем заниматься философией в свободное время без перерывов, то это заблуждающийся человек, пытающийся ввести тебя в заблуждение".37
Он любил книги, брал с собой в походы библиотеку, значительно расширил библиотеку, основанную Константином, и создал другие. "Некоторые люди, - писал он, - питают страсть к лошадям, другие - к птицам, третьи - к диким зверям; но я с детства был одержим страстным желанием приобретать книги".38 Гордясь тем, что он не только государственный деятель, но и автор, он стремился обосновать свою политику диалогами в манере Лукиана, орациями в стиле Либания, письмами, почти такими же свежими и очаровательными, как письма Цицерона, и формальными философскими трактатами. В "Гимне царскому сыну" он излагает свое новое язычество; в эссе "Против галилеян" он объясняет причины отказа от христианства. Евангелия, пишет он в преддверии "Высшей критики", противоречат друг другу и сходятся главным образом в своей невероятности; Евангелие от Иоанна существенно отличается от трех других в повествовании и теологии; а история сотворения мира в Бытие предполагает множественность богов.
Если только каждая из этих легенд [Бытия] не является мифом, включающим, как я действительно считаю, некое тайное толкование, они полны хулы на Бога. Во-первых, Он представлен как не знающий, что та, кто была создана в качестве помощницы Адама, станет причиной грехопадения человека. Во-вторых, отказать человеку в познании добра и зла (только это знание придает связность человеческому разуму) и ревновать, чтобы человек не стал бессмертным, причастившись от древа жизни, - это значит быть крайне обидчивым и завистливым богом. Почему ваш бог так ревнив и мстит за грехи отцов детям? ... Почему столь могущественный бог так гневается на демонов, ангелов и людей? Сравните его поведение с мягкостью Ликурга и римлян по отношению к нарушителям. Ветхий Завет (как и язычество) санкционировал и требовал жертвоприношения животных. ... Почему вы не принимаете Закон, который Бог дал евреям? ... Вы утверждаете, что прежний Закон... был ограничен по времени и месту. Но я могу процитировать вам из книг Моисея не десять, а десять тысяч отрывков, где он говорит, что Закон - на все времена".39
Когда Юлиан попытался восстановить язычество, он обнаружил, что оно не только непримиримо разнообразно в практике и вероучении, но и гораздо больше пронизано невероятными чудесами и мифами, чем христианство; и он понял, что ни одна религия не может надеяться завоевать и тронуть общую душу, если она не облачит свою моральную доктрину в великолепие чудес, легенд и ритуалов. Его поразила древность и универсальность мифов. "Выяснить, когда был первоначально изобретен миф, можно не больше, чем выяснить, кто был первым человеком, который чихнул".40 Он смирился с мифологией и одобрял использование мифов для привития морали непросвещенным умам.41 Он сам снова рассказал историю о Кибеле и о том, как Великая Мать была перенесена в виде черного камня из Фригии в Рим; и никто не мог предположить из его рассказа, что он сомневается в божественности камня или эффективности его переноса. Он обнаружил потребность в чувственном символизме для передачи духовных идей и принял митраистское поклонение солнцу как религиозный аналог преданности философа разуму и свету среди людей. Для этого царя-поэта не составило труда написать гимн Гелиосу, Царю-Солнцу, источнику всей жизни, автору бесчисленных благодеяний для человечества; по его мнению, это был настоящий Логос, или Божественное Слово, которое создало и теперь поддерживает мир. К этому верховному принципу и первопричине Юлиан добавил бесчисленные божества и джинны из старых языческих верований; терпимый философ, по его мнению, не станет напрягаться, чтобы проглотить их всех.