ВОЛЬТЕР. Иногда, отец, мне кажется, что ваша религия восстанавливается не благодаря истинности вашего вероучения, не благодаря привлекательности ваших мифов, даже не благодаря умному использованию драмы и искусства, а благодаря вашему дьявольски тонкому поощрению рождаемости среди вашего народа. Я считаю, что рождаемость — главный враг философии. Мы плодимся снизу и умираем сверху; и плодородие простоты побеждает активность интеллекта.
БЕНЕДИКТ. Вы ошибаетесь, если думаете, что секрет нашего успеха — в рождаемости; здесь замешано нечто гораздо более глубокое. Может быть, мне рассказать вам, почему умные люди во всем мире возвращаются к религии?
ВОЛЬТЕР. Потому что они устали думать.
БЕНЕДИКТ. Не совсем. Они обнаружили, что в вашей философии нет ответа, кроме невежества и отчаяния. И мудрые люди понимают, что все попытки создать то, что ваши братья называли естественной этикой, провалились. Мы с вами, вероятно, согласны, что человек рождается с индивидуалистическими инстинктами, сформировавшимися за тысячи лет примитивных условий; что его социальные инстинкты относительно слабы; и что необходим сильный кодекс морали и законов, чтобы укротить этого природного анархиста и превратить его в нормального мирного гражданина. Наши богословы называли эти индивидуалистические инстинкты первородным грехом, унаследованным от наших «первых родителей», то есть от тех затравленных, беззаконных людей, вечно опасных охотников, которые всегда должны были быть готовы драться и убивать ради еды или товарищей; которые должны были быть жестокими, драчливыми и агрессивными, потому что социальная организация, которую они имели, была еще слабой, и они должны были полагаться на себя в обеспечении своей жизни и имущества.
ВОЛЬТЕР. Вы говорите не как папа римский.
БЕНЕДИКТ. Я же говорил, что мы должны говорить как философы. Папа тоже может быть философом, но он должен выражать выводы философии в терминах, не только понятных людям, но и способных повлиять на их эмоции и поведение. Мы убеждены — и мир возвращается к нам, потому что учится, — что ни один моральный кодекс чисто человеческого происхождения не будет достаточно впечатляющим, чтобы контролировать необщественные порывы естественного человека. Наш народ держится в своей нравственной жизни — хотя это и неприятно для плоти — на моральном кодексе, которому его учили в детстве как части его религии и как слову не человека, а Бога. Вы хотите сохранить мораль и отбросить теологию; но именно теология заставляет мораль погрузиться в душу. Мы должны сделать моральный кодекс неотъемлемой частью религиозной веры, которая является самым ценным достоянием человека, ибо только благодаря такой вере жизнь обретает смысл и достоинство, способные поддержать и облагородить наше существование.
ВОЛЬТЕР. Значит, Моисей придумал эти разговоры с Богом?
БЕНЕДИКТ. Ни один зрелый ум не задается таким вопросом.
ВОЛЬТЕР. Вы совершенно правы.
БЕНЕДИКТ. Я прощаю ваш незрелый сарказм. Конечно, Хаммурапи, Ликург и Нума Помпилий были мудры, признавая, что мораль должна иметь религиозную основу, если она не рассыплется под настойчивыми атаками наших сильнейших инстинктов. Вы тоже признавали это, когда говорили о награждающем и карающем Боге. Вы хотели, чтобы у ваших слуг была религия, но считали, что ваши друзья могут обойтись и без нее.
ВОЛЬТЕР. Я по-прежнему считаю, что философы могут обойтись без этого.
БЕНЕДИКТ. Как вы наивны! Разве дети способны к философии? Могут ли дети рассуждать? Общество основано на морали, мораль — на характере, а характер формируется в детстве и юности задолго до того, как разум может стать руководством к действию. Мы должны прививать мораль человеку, когда он молод и податлив; тогда она может оказаться достаточно сильной, чтобы противостоять его индивидуалистическим импульсам и даже его индивидуалистическим рассуждениям. Боюсь, вы слишком рано начали думать. Разум — это конституционный индивидуалист, и когда он не контролируется моралью, он может разорвать общество на куски.
ВОЛЬТЕР. Некоторые из лучших людей моего времени считали разум достаточной моралью.
БЕНЕДИКТ. Это было до того, как индивидуалистический интеллект успел преодолеть влияние религии. Некоторые люди, такие как Спиноза и Бейль, д'Ольбах и Гельвеций, возможно, вели хорошую жизнь после отказа от религии своих отцов; но откуда нам знать, что их добродетели не были результатом их религиозного воспитания?