«Я вернусь? Но ведь это значит…»
Элхадж невольно потянулся к священному цветку, пальцы коснулись гладких холодных лепестков… Его рука, рука взрослого синха, казалась детской по сравнению с руками богини.
А потом и Шейнира, и подземелье – все скомкалось, словно сминаемый переписчиком неудавшийся лист. Над Элхаджем простерлось чистое синее небо в обрамлении лохматых еловых ветвей и сверкающего снега.
Некоторое время синх просто лежал в снегу, раскинув руки. Он боялся пошевелиться: казалось, стоило двинуться в гнезде из холодного белого пуха, и чудесный сон развеется, и вокруг воцарятся кромешный мрак, небытие… Смерть.
Потом сквозь завесу мутного, непонятного страха просочился чистый ручеек мысли – да ведь он был убит, и вернулся в мир живых только благодаря великой Шейнире!
«Она избрала меня, именно меня, чтобы синхи вновь возвысились в Эртинойсе…» – подумал Элхадж. Эта простая и светлая мысль сдернула все страхи прочь, как старое, запылившееся покрывало. Синх осторожно ощупал грудь – пальцы невольно замерли, наткнувшись на пропитанную чем-то липким ткань, – но лишь тонкий рубец на коже напоминал о стальной смерти.
И Элхадж впервые в своей недолгой жизни мысленно вознес молитву Шейнире, исполненную горячей благодарности. Он очень надеялся, что богиня услышит в своем заточении глас его души – и ей станет немного легче.
«Благодарю тебя, о величайшая. Благодарю за то, что избрала меня для великих деяний… Клянусь, я выполню все возможное – и невозможное, и вокруг храма вновь зацветут золотые розы».
Потом он поднялся и побрел туда, где раньше было гнездо. Пошатываясь от слабости, проваливаясь в пушистые сугробы, да и с шипением хватаясь за грудь – затянувшаяся рана все же давала о себе знать. Элхадж шел сквозь ельник, прислушиваясь, озираясь по сторонам, рискуя нарваться на карательный отряд ийлуров… Шел, хотя уже знал, что увидит в дикой лощине.
Как и предполагал синх, в живых не осталось никого. На месте гнезда – дымящиеся развалины, уродливое черное пятно посреди неестественного, бело-алого покрывала.
Элхадж поплотнее запахнул на груди альсунею и подумал, что, верно, не стоило сюда идти, тратя драгоценные время и силы. В конце концов, было бы наивно полагать, что ийлуры оставят жизнь хотя бы одному синху.
Он медленно обошел место последней стоянки гнезда, старательно перешагивая исчерканный красным снег, прошептал слова напутствия метхе Саону, пожал судорожно сжатую лапку малыша, прикрыл обнаженные ноги одной из синх. А затем также неторопливо повернулся и пошел прочь, на юг. Туда, где, по словам метхе Саона, должен был находиться Храм.
Уже на следующий день Элхадж понял, что совершил глупейшую ошибку, не покопавшись как следует в пепелище, не собрав то, что уцелело и могло пригодиться в дороге. Конечно, это было бы нарушением закона, о котором так любил талдычить метхе Саон – «не брать у мертвых ничего, ведь у них больше ничего не будет», но… Они-то отправились в царство Шейниры, и вряд ли страдали от холода и голода. А Элхадж, живой, брел по закатному лесу и чувствовал, что грядущей ночи ему уже не пережить.
Порой он начинал истово молиться, надеясь, что Шейнира ответит и вольет в жилы капельку тепла. Ну, или подбросит на дорогу сухое огниво. Но богиня хранила молчание, и Элхаджу не оставалось ничего иного, как кутаться в старую и прохудившуюся альсунею. Порой накатывала смертельная тоска. И сама надежда добраться до Храма, казалось, замерзает в ледяной глыбе и гаснет, гаснет…
Несколько раз Элхадж останавливался и сам пытался разжечь костер; до судорог с пальцах тер друг о дружку еловые палочки, но – не удавалось добиться даже слабого дымка, не говоря уже о животворящем пламени. А мысль обратиться к Шейнире и испросить ее божественной Силы была заманчивой. Слишком, чтобы долго ей противиться.
«А что, если мне будет угрожать иная опасность, но тогда уже не останется ничего, что могло бы меня спасти?»
И Элхадж снова начинал молиться Шейнире, прося помочь, оставить на пути божественный знак.
«К тому же, с чего это я взял, что Сила ее поможет согреться? Метхе Саон только и говорил, что о Покрывале, но то ведь дар смерти, а вовсе не жизни».
Синх, обхватив себя руками за плечи, брел дальше. Получается, богиня пообещала свой Дар, но отнюдь не позаботилась о том, чтобы ее избранник дошел до Храма… Но разве это правильно? Мысли начинали путаться, почти как замерзшие и заснеженные ветви над головой, и Элхадж уже не чувствовал пальцев на ногах.
Между тем алый шар солнца почти скрылся за кромкой далеких гор; виднелась лишь румяная горбушка, и редкие облака были напитаны клюквенным соком. Восточный край неба начал темнеть, наливаясь глубокой синевой и суля морозную ночь.
«Но если я замерзну – кто дойдет до Храма и освободит Шейниру?»
Элхадж в который раз остановился и поглядел на ближайшую ель. Может быть, сейчас именно то, правильное время, когда сила Шейниры просто необходима?.. И вдруг не договаривал метхе Саон, вдруг божественную силу можно использовать и во благо – хотя бы для того, чтобы заставить загореться мерзлые ветки?
Внезапно синх едва не подскочил на месте. Там, меж ветвей, теплился чей-то огонек. А, значит, оставалась надежда на то, что он проведет эту ночь в относительном тепле.
«А если там ийлуры?» – хмыкнул синх, в то время как ноги его сами по себе двинулись в направлении костра.
«Я в любой момент смогу повернуть обратно», – тут же решил он, будучи не в силах отвести взгляда от вожделенного огня.
Стараясь двигаться бесшумно, Элхадж подобрался почти вплотную и, скользнув между сугробами, огляделся. Перед ним открылась крошечная полянка; посреди, рядом с кучей дров, весело трещал костер. На поваленном дереве, вытянув ноги к теплу, сидел ийлур в сером плаще…
Синх стукнул себя ладонью по лбу.
«Ийлур! Да какой же это ийлур? Это же твоя удача, безмозглая ящерица».
И, выбравшись из снега, Элхадж пошел прямиком к хозяину огня. Потому как им оказался вовсе не ийлур, а элеан, а то, что сперва Элхадж принял за плащ, оказалось сложенными крыльями.
Эта встреча на самом деле была огромной, просто божественной удачей. Дети Санаула, элеаны всегда сохраняли этакий прохладный нейтралитет по отношению к детям Шейниры. Помогать не кидались, но, уж по крайней мере, и не убивали, пытаясь таким образом искоренить все зло Эртинойса.
…Синх замер, уставившись на взведенный арбалет, который весьма недружелюбно смотрел прямехонько в правое сердце. Элеан – немолодой, лицо исхлестано морщинами, молча глядел на незваного гостя. И ждал.
– Не стреляй, – попросил Элхадж на общем наречии, – Позволь мне разделить этой ночью с тобой тепло… иначе я замерзну, а путь мой далек, и цель высока.
Элеан молча опустил оружие и вновь повернулся к огню, как будто и не было рядом синха. А тот, с невольной завистью рассматривая круглую меховую шапку и меховую же куртку, подобрался к огню, с наслаждением протянул к пляшущим саламандрам негнущиеся пальцы.
«Хвала Шейнире, что это оказался элеан», – подумал Элхадж, – «с ийлурами такое бы не выгорело. Интересно, а что это он здесь делает?»
Вопрос казался вполне уместным, потому как метхе Саон любил рассказывать о том, что элеаны редко покидают Сумеречный хребет. Синх с удвоенным интересом принялся разглядывать гостеприимного хозяина.
Элеан и в самом деле был немолод. Кое-где из-под шапки выбились жесткие седые пряди, а у виска красовалась тонкая косица, украшенная подвеской из лазурита. Кроме арбалета, он был вооружен саблей – она красовалась у пояса, в потертых ножнах, а из-за голенища выглядывала рукоять тяжелого ножа. В общем, не похож был элеан на простого путешественника или на купца. Скорее, воин. Вольный наемник, искатель удачи на дорогах Эртинойса.
«Но что он здесь делает? Совершенно один, посреди зимнего леса?» – вновь подумал Элхадж. И встретился с внимательным взглядом аметистовых глаз.