– Первый раз вижу синха, путешествующего в одиночестве, – сказал элеан на общем, – причем молодого, не обросшего еще толком чешуей синха. Ты что, сбежал от ийлуров?
– Ийлуры перебили мое гнездо, – просто ответил Элхадж, – я остался один. Хочу добраться до Диких земель и найти наш Храм.
– А-а, вот как… – лениво протянул элеан и замолчал, уставившись на огонь. Потом вновь повернулся к синху, – но ты не дойдешь до Диких земель. Ты либо замерзнешь, либо станешь обедом для волков.
Элхадж только плечами пожал. Ну да, он далеко не дурак, понимает, что шансов выбраться живым из северного леса почти нет. Но что делать? Лечь в сугроб и сложить руки на груди? И это в то время, как сама Шейнира просила о помощи?..
Тем временем элеан отвернулся и принялся копаться в дорожном мешке, затем ловко бросил Элхаджу сверток.
– На вот, перекуси, а то совсем ноги протянешь.
Синх не поверил ни ушам, ни глазам. Его, проклятую душу, угощают?
– Давай-давай, – внимательный взгляд элеана буравчиком впился в переносицу, будто в попытке добраться до мыслей, – ешь. Не бойся, я не ношу с собой отраву для синхов. Да и Санаул, наш сумеречный отец, терпит вас, ящериц…
Пальцы Элхаджа успели обрести былую гибкость; он ловко разворошил сверток и в благоговении уставился на содержимое. А было там много всякой всячины: и овсяные лепешки, и кусочки вяленого мяса, и сушеные и обмакнутые в сахарный сироп яблоки. Вкус последних Элхадж почти забыл, да и единственный раз, когда довелось ему испробовать эти замечательные плоды, приключился только потому, что забрел в гнездо одинокий синх, пожалел малыша Элхаджа и отсыпал целую пригоршню лакомства. Напрочь лишившись дара речи, синх перевел изумленный взгляд на элеана. Тот усмехнулся, кивнул – мол, ешь, не бойся… И тут же верткой рыбкой взметнулась под стенками черепа мысль: элеаны не помогают синхам. Никогда. Точно также, как ийлуры никогда не оставляют ящериц в живых.
– Почему? – тихо спросил Элхадж.
– Что? – в хриплом голосе элеана прорезались первые нотки раздражения.
– Твой народ не помогает моему. А ты решил мне помочь.
– И ты, несомненно, находишь это недостойным элеана? – в уголках рта собрались жесткие морщины, – что плохого в том, что я тебя решил спасти от голодной смерти, а?
– Ничего, – смущенно пробормотал Элхадж, – ничего…
– Ну так жри, пока обстоятельства позволяют, – грубо обрубил элеан. И, отвернувшись, уставился на огонь.
Элхадж поежился и грустно подумал о том, что своими дурацкими вопросами разозлил хозяина костра, и что тот волен прогнать его, а то и вовсе прибить. Но элеан молчал и смотрел на пляску рыжих саламандр на поленьях, а потому синх решил не дразнить судьбу. Он принялся за еду, жуя и торопливо глотая, стараясь не упустить ни крошки. Когда еще доведется поесть?
– Ты говорил, что идешь в Дикие земли, – вдруг произнес элеан, – почему ты идешь туда?
Кусок мяса застрял в горле. Синх затравленно взглянул на своего благодетеля, мысленно взвешивая «сказать– не сказать»… Элеан опередил его.
– Ты хочешь в Храм Шейниры попасть? Я слышал, храм давно опустел. Что ты там будешь делать, совершенно один?
Элхадж с усилием проглотил мясо.
– Не знаю. Откуда мне знать сейчас, что я буду делать?..
Элеан усмехнулся, пошевелил сложенными крыльями.
– Не знаю… Что ж, возможно, и вправду не знаешь… Пока не знаешь… Ты ешь, ешь.
В то время как Элхадж дожевывал обед, над костром весело забулькал кипяток. Элеан торжественно вручил синху глиняную кружку, похожую достал для себя и всыпал в котелок кисло пахнущих веточек.
– Это священная трава Санаула, – сообщил он, – испивший видит во сне грядущее. Тебе ведь известно, что во лбу Санаула – темный алмаз, в гранях которого будущее каждого живого существа? Так что… заснешь – смотри внимательно и запоминай. Авось пригодится.
…Прихлебывая отвар, Элхадж все-таки с подозрением поглядывал на элеана. Но тот так усердно опустошал свою кружку, что у синха отпали всякие сомнения на счет содержания в питье яда. Потом странный, не похожий на прочих элеан бросил на колени Элхаджу потрепанное одеяло, сам завернулся в подбитый тигровым мехом плащ, набросив его поверх крыльев.
– Смотри священный сон, ящерица, – элеан усмехнулся, – запоминай…
И, устроившись прямо на снегу, моментально заснул. Или – что более вероятно – сделал вид, что уснул.
«Хочет посмотреть, что я буду дальше делать», – решил Элхадж, заворачиваясь в одеяло.
И подумал о том, что надо бы убраться прочь от этого загадочного элеана, который, во-первых, оказался на севере, слишком далеко от Сумеречного хребта, а во-вторых – пригрел и накормил синха.
«Дождусь, пока он уснет», – решил Элхадж, – «заберу с собой одеяло и, наверное, огниво… Грабить приютившего тебя плохо, но что поделаешь – без огня до Храма не дойти. И ходу, ходу… Подальше от таких вот… странных… кто знает, что у него там, на уме?»
Элхадж подтянул к груди ноги и, чтобы не заснуть, принялся вспоминать метхе Саона, малыша, молоденьких синх… Но от этого стало больно, так, что захотелось выть, царапать когтями землю – зря Шейнира не наделила синхов способностью проливать слезы. Даже на пепелище Элхадж не чувствовал такого, а теперь словно обострились чувства, и горечь от потери родного гнезда разливалась безбрежным морем, и печаль сковала душу подобно вечным льдам крайнего севера.
«Воля Шейниры! Неужели трава?.. Это священная травка Санаула так действует?»
Найти ответ на этот вопрос Элхадж уже не успел, потому что заснул.
Он поднимался по витой лестнице. Осторожно щупая каждую следующую ступень, одетую в узорчатый малахит, чтобы – упаси Шейнира – не наступить на спрятанную ловушку. По стенам тянулась мозаика – из малахитовых плиточек, и в каждой – свой оттенок, начиная от нежно-зеленого и заканчивая глубоким изумрудным. Элхадж остановился, чтобы рассмотреть рисунок; оказалось – повсюду скрытый глаз Шейниры, который видят только пребывающие в силе, похожий на соединенные вместе три лепестка лилии, а в центре – строенный зрачок. Тот, кто видел во лбу Шейниры третий глаз, мог видеть обман…
«Жаль, что она не явила мне глаз раньше», – подумал Элхадж, поднимаясь дальше, – «хотя… это ничего бы не изменило».
А потом лестница закончилась, уперлась в высокую деревянную дверь, обитую позеленевшими от времени бронзовыми полосами. Элхадж помедлил, собираясь с силами; неведомо, что ждало внутри, на самом верху главной башни… И потянул на себя бронзовое кольцо.
Он переступил порог, ожидая подлой атаки.
Ничего… Покои, в которых он находился, казались давно нежилыми, повсюду – пыль, клочья пергамента, паутина. Сквозь бойницу на пол падает полоска света, жалкая и ненадежная.
– Остановись, неразумный.
Руки Элхаджа сами собой сжались в кулаки. Отступник!
– Зачем ты здесь?
Из полумрака выплывает сгорбленная фигура синха в новенькой альсунее.
– Чтобы возродить былое величие синхов? – его голос перекатывается сухой листвой по дверями склепа, – но ты заблуждаешься. Величие синхов и Шейнира могут жить отдельно. Поверни назад, пока не поздно – ибо ее ожерелье и без того слишком полно…
– Нет, – Элхадж торопливо нащупывает связующую его и Шейниру нить, – я не уйду. Ты уйдешь, предатель.
– Не делай этого, – умоляюще шелестит старик, – неужели ты так ничего и не понял?..
Он проснулся с воплем, сел, и долго не мог успокоить неистово колотящиеся сердца. Затем вспомнил про элеана, про давешний ужин и священную траву Санаула. В голове бухала молотком неприятная, тянущая боль.
– Пусть я провалюсь в царство Шейниры прямо здесь и сейчас! – синх поспешно надавил на виски, верное средство от овладевшего им недуга. Затем огляделся: элеана и след простыл, и, судя по искрящемуся на солнце снегу, время катилось к полудню. Элхадж тихо выругался. Странный элеан, странное питье… Странный, в конце концов, сон, и этот старик, Отступник, и третий глаз Шейниры…