— Стоять. Не двигаться.
Снова и снова ключ, педаль… нет. Тогда он взял баул и, продолжая испытывать судьбу и длить замешательство милиционера, побежал.
Это — самый центр города. Как занесло сюда Юрия Ивановича? Ведь он все проделал в тот день исключительно грамотно.
Объяснить членораздельно, как ему удалось уйти от всей калининградской милиции, он не смог. Просто он метался: то в проходные дворы попадал, то, угрожая оружием, проезжал квартал-другой на чем попало. В него стреляли. Но ногам. Одна пуля проскочила через мякоть бедра. Вторая раздробила-таки кость на левой ноге. Ведомый инстинктом каким-то диким, отщелкивая клеточки плана города в голове, города, который он и знал-то только в виде плана, он уже часа в четыре утра, перевязав где-то в смрадном ночном туалете ногу, оказался под дверью той квартиры, из которой его выводил однажды Бухтояров. Круг замкнулся.
И здесь фортуна снова повернулась к нему лицом. Неизвестно о чем он говорил ей в первый раз в магазине «24 часа». Но что он мог сказать теперь, через дверь, ночью, после того как навлек однажды группу захвата ФСБ на эту квартиру, — было невозможно представить. Однако его впустили вновь.
Возвращение Зверева
Никому и нигде не могло прийти в голову, что Зверев может опять явиться здесь. Ночь. От шагов на лестнице холодеют затылки жильцов за закрытыми дверями. В городе что-то происходит. Шаги стихли. Тихий разговор через дверь. Долгое молчание, потом опять разговор. Наконец дверь госпожи Гагариной открывается.
— Починила квартиру? Отремонтировала?
И рухнул Юрий Иванович на пол. И кровь стекает на чистые половики. Хорошие знакомые у Тани Гагариной.
Когда Зверев очнулся, раны его были обмыты, перебинтованы, и сам он лежал на тахте. Ночничок горел смирно и весело. Пути Господни неисповедимы. Предметом разговора в ту ночь они выбрали Варшаву. Зверев никогда там не был. Таня была. Он спрашивал, она отвечала.
Потом предутренние бесприютные сумерки стали сжигать их души.
— Дождя бы сейчас, — попросил Зверев.
— Хорошо бы, — подтвердила Таня.
Безумный ход времен и событий снова свел мужчину и женщину, и снова посреди какого-то побоища.
И тогда к ним пришла любовь, и они были любимы этой ночью, что уже заканчивалась двумя свечами, что зажгла женщина на столе, красным вином, которым они укрепили свои силы. И Варшава, — а почему Варшава, ну почему не другой какой-нибудь город? А потому, что пластинка крутилась у нее в проигрывателе тихо, чтобы не будить соседей. В тот раз, не в этот. «На Варшаву падает дождь». Это же такая редкость сейчас. Старый проигрыватель и пластинка такая. Зверев попросил поставить снова, и музыка опять зазвучала.
Он потерял много крови и ослаб. Уснув беспокойным тягостным сном, принимая как должное боль, от которой его больше не защищало ничто, он бредил. Потом, очнувшись, потребовал свой саквояж и успокоился только тогда, когда его поставили за диван, на расстояние вытянутой руки.
К утру у Зверева подскочила температура.
— Друг мой. Я не могу воспользоваться твоим телефоном, а мне очень нужно позвонить.
— А почему нельзя отсюда?
— После той истории телефон у тебя, несомненно, прослушивается. Так что ты уж постарайся. Позвонишь вот по этому телефону. Скажешь, чтобы позвали Олега Сергеевича. Его большой друг в беде, находится по твоему адресу. Не называй ничего конкретного. Там тебя поймут. Но прежде скажи, есть ли у тебя фотоаппарат.
— Был когда-то.
— И что?
— Он неисправен давно.
— И даже «мыльницы» нет?
— Нет. А что? Фотографии на память?
— Возьми в куртке деньги. Сколько там вообще?
Бумажника у Зверева не было. Деньги разного достоинства находились во всех карманах разом. Она насчитала сто пятьдесят тысяч.
— Этого не хватит. У тебя есть еще столько же? Заимообразно.
— Есть конечно. Кстати, последние.
— Пойдешь до ближайшего ларька «кодаковского», возьмешь аппарат, самый дорогой, на какой хватит, и пленку в двести единиц. На двадцать четыре кадра. Две катушки.
— Позвонить по пути?
— Пока не принесешь аппарат и пленку и пока я не сделаю снимки на память, ни в коем случае не звони.
— Тебе врача срочно нужно. Может быть черт-те что.
— А вот черта поминать не нужно. Не люблю. Дай-ка мне пока анальгина. Две таблетки. Водки нет у тебя?
— Тебе нельзя сейчас.
— Мне ногу будто клещами рвут, и жар какой-то. Дай водки.