— Ты стала очень богатой, Нина? Кто твой меценат? Он? — кивнул старый осведомитель в сторону Зверева.
— Черт его знает, — ответила она.
— Черта упоминать не нужно. Здесь ему не место. Он живет на равнине.
— Он живет везде.
— Нет.
— Ну хорошо. Добро наше где остается?
— Все будет здесь. Как всегда, можете не волноваться. Поедем. Я ведь приготовил три машины.
— Вот и поедем каждый на своей.
— О’кей! — рассмеялся он.
В кабине первого грузовика ехали Сирдар с Ниной.
Во второй машине Зверев. Зимаков замыкал.
Катманду поразил Зверева своим покоем и муравьиной дотошностью улиц. Туристы со всего света, как, должно быть, всегда, ползли мимо вечных домиков от одной сувенирной лавки к другой, от третьего лотка к десятому, отщелкивая «мыльницами» все, что попадалось им по пути.
Резные украшения из дерева на окна и двери, накладки, узоры. Покупай и приколачивай декоративными гвоздиками. Марки — красивые, значки — страшноватые.
Маленького бронзового Будду для Нины он купил за три доллара.
— Нравится?
— Даришь, что ли?
— Дарю.
— Спасибо. Если от чистого сердца, то поможет.
— Сердце у меня горячее. Голова — холодная. И руки — твердые. Или наоборот. Как там правильно, Зимаков?
— Ты все верно сказал.
— Вот и хорошо.
По традиции, Сирдар отвез их к себе домой и накормил. От джина Зверев отказался.
Потом появились носильщики.
Потом они полетели в Луклу.
Они летели над невысокими хребтами, и белейшие вершины поднимались над ними. А таких зеленых лесов он не видел никогда. Кое-где террасы были возделаны, и свежие побеги радовали наблюдателя.
Когда возник аэродром, то ему стало жаль прерванного полета. Ему хотелось лететь еще.
Лукла находилась, где ей и положено, между Катманду и Эверестом, и выше Луклы уже ничего не росло.
Зверев вдруг обнаружил, что Нина оказалась прекрасной рассказчицей. Самое важное — ничего лишнего. Так он и представлял себе этот городок. Тростник, сосна, гималайская береза. Все приземистое и широкое. Ноздреватая кора.
Светлячки газовых ламп, подобных примусам, в смешных и величественных в своей мимолетности и вечности домиках.
Дорога уходила в глубь Гималаев… Ущелье, через которое она шла, раздваивалось. До реки нужно было идти всего полчаса. Там Зверев велел остановиться, и они сделали привал.
— Хорошо умеешь палатки ставить, Зимаков?
— Изрядно.
— Ставь.
Нина решила было помочь.
— А ты отдыхай. Умойся, пойди к речке. На звезды посмотри.
Зимаков поставил палатку практически мгновенно. Потом они все вместе обустроили ее, заработал транзистор, засветился фонарик.
— Я пойду поесть сделаю.
— Ты не умеешь. Есть невозможно. Я сам.
Все происходящее было для Зимакова и Нины, выдернутых из своих квартир едва ли не генералами какими-то и отправленных сюда, с предложением слушаться Юрия Ивановича и помочь ему отдохнуть после важного правительственного задания, было фантасмагоричным, а для Зверева всего лишь закономерным и логичным продолжением затянувшегося безумия. Он никак не хотел выходить из него.
У них была с собой маленькая сковородка, и он на углях хорошо, до ровного золотистого цвета, прожарил лук. Подумав немного, начистил картошки, коей прихватил с килограмм с Большой земли, разрезал и прожарил ее. Открыл и разогрел в мисочке большую банку армейской тушенки Борисоглебского завода, две банки фасоли. Баночку горчицы достал.
— Прошу к столу, — позвал он своих то ли проводников, то ли пленников.
— У меня есть джин, — скромно объявил Зимаков.
— К черту. Я не буду.
— Мне налей капельку, — попросила Нина.
Так и ужинали они. Зимаков с Ниной выпили граммов по сто пятьдесят джина с родниковой водой. Зверев от души напился чаю.
Ночью Юрий Иванович вышел наружу. Он ждал. Нина появилась минут через двадцать. Они вынесли свои спальные мешки наружу. Мешок постелили внизу, потом она влезла в свой и дождалась Зверева.
Он спал всего какой-то час, а ему показалось, что прошла вечность. Он выбрался из мешка. Было очень холодно. Он присел пятьдесят раз, десять отжался, попрыгал, поприседал, умылся из ручья. Нашел в палатке свой рюкзак, достал полотенце, вытерся насухо. Сухой и колючий свитер обещал ему покой и отдохновение. Он надел вязаную шапочку, штормовку и, не взяв с собой ничего более, пошел по дороге в глубь Гималаев.
