— У вас там что? Летопись, статистика? Голы, очки, секунды, кубки?
— Именно так. И в том сезоне Билль о правах делал всех. Впрочем его звали просто Виль, но он бесконечно и долго спорил и оттого стал Биллем о правах. А «о правах» всегда добавлялось со злорадной необходимостью. Так вот. У Билля была порядочная стартовая скорость, легкий непринужденный дриблинг и редкая игра головой. Уж этот мимо «Авангарда» не должен был пройти и не прошел. Надел заветную майку. Теперь колотит где-то во второй лиге. Билль тогда делал всех. И Зверева тоже. Не всегда конечно, а в большинстве случаев. Он выманивал на себя Серапиона, а тот летел, как мотылек на пламя газовой горелки, и проваливался, а Билль выдавал безукоризненный пас. Можно было даже не смотреть. Стой себе и вкатывай шарики. Я еще застал его. Только вышел на волю — и сразу домой. Посмотрел на футбол в родном логове. Только сам не играл уже. Мне там ногу пропороли заточкой. С тех пор и хромаю. И вот тогда Зверев стал думать. Он думал по ночам.
— А откуда вы это знаете?
— Я Юрку знаю. Как что не выходит, он сам не свой. Не спит, не ест, но потом такое придумает. Я когда по телеку посмотрел, что ему капец, заплакал. Честное слово. А вы мне потом газету пришлете?
— Конечно пришлю. Дальше-то что было?
— А вовсю шли выпускные экзамены, и он вначале сдавал их легко, а потом едва не провалил химию. Но на выпускных не проваливают отличников. Он все думал, как ему отсечь этого юного супермена. И придумал. Он теперь не двигался, не реагировал на ужимки и прыжки. И когда озабоченный этим Билль уходил от него справа или слева, то Юра в подкате, по-человечески, не уродуясь, выдергивал у него мяч. Ведь ноги-то у него были длинней. А потом Серапион шел вразрез, вперед, они играли в стенку и почти всегда удачно. А если же Билль душил их, не обострял, то они отходили в зону, и рано или поздно ему приходилось выходить на них, а так как Квак и Дрюк не конкуренты, они прокалывались. И Зверев опять взял первенство.
Потом он поступил в университет, на факультет, где была военная кафедра, и потому в армии не служил, а учился себе тихо-мирно на юрфаке. Учился неплохо, потом женился, опять был почти счастлив, но однажды теплым зимним вечером, сидя у окна, посмотрел поверх газеты во двор, где зыбкий свет фонаря над подъездом. И дальше все происходило уже на моих глазах. А на дне этого колодца бегали по первозданному снегу пацаны в шапочках. Тогда он ощутил такое несчастье и одиночество, что виновато, по-воровски переоделся, нашел в шкафу старые кроссовки и спустился во двор. Вернулся уже не скоро.
И с тех пор каждый вечер он играл до омерзения (это жена нашла такое заветное слово) долго с малолетками. Он значительно превосходил своих юных партнеров в физических кондициях и потому играл вдвоем с попавшимся под руку мальчиком, против четверых. В паре с ним был Гога.
Это была уже игра. Падение рождаемости, очевидно, коснулась совершенно явственно и нашего гигантского дома. Совсем мало их играло теперь у глухой стены, за которой продолжали совершенствоваться учителя. Но один против четверых! Вы меня извините, но Гога был старательным, и не более. Так что Зверев мотался один. Первенства превратились в один бесконечный суперфинал. Чтобы выиграть, нужно было перебегать. И поменьше пропускать. К весне они с Гогой оторвались в очках и сезон можно было бы считать выигранным, если бы не козни его половины. А козни были таковы, что она от него ушла. Потом у Зверева будет другая жена, это когда он уже в ментовке будет пахать, но и она уйдет. Трудно сказать, кто бы с ним мог ужиться. Редчайшее существо.
К тому времени он засобирался в аспирантуру, а это существенной добавки к бюджету не приносило. А халтурами он тяготился. В принципе, футбол был ни при чем, хотя, видимо, он стал последней каплей. Короче, она ушла, а телевизора он не смотрел принципиально. С родителями они давно разменяли квартиру, и те жили в другом городе. Зверев оказался один на один со своим хобби. И тогда с ним поступили бесчестно.
— Что вы имеете в виду?
— А вот что. В середине игры, когда они наконец надломили эту компашку и кубок был почти в кармане, а кубок — это надколотая, но все же хрустальная сахарница, еще со времен Жмыха, — так вот тогда Тюля и свалил его подножкой, а Ибрагим ударил лежащего и еще не соображавшего, что происходит, ногой по голове. С разворота, как по опускающемуся мячу, серединой подъема. И он упал в серую пыль и смешал ее со своей кровью. Он потерял сознание, так как удар пришелся в висок. После этого он занялся наукой.