Курбаши мог говорить о своем коте часами. Иногда у Коровьева наступали необъяснимые отрешения от бытовых реалий. Тогда он ложился на коврик возле платяного шкафа и думал. И даже когда Курбаши вставал ночью испить отвара из заповедных трав, до сбора коих он был большим любителем, он обнаруживал, что кот лежит с открытыми глазами и думает. Глаза у кота светились, и в них видел Курбаши бездны миров и космические глубины. Курбаши присаживался рядом, поглаживал кота по спине, чесал у него за ухом, говорил: «Ты не майся, дяденька, скоро дожди пойдут».
Дожди оба любили необыкновенно. В день, когда начинало лить из небесной прорвы, когда начинало капать и моросить, они усаживались у окна. Курбаши доставал проигрыватель, который в иные времена был спрятан далеко и надежно, и слушал песни своей молодости. Кот провожал каждую пластинку глазами и переживал. Словно надеялся, что наконец-то хозяин поставит любимую. Хозяин не ставил.
Шел дождь, то переставал, то опять начинался, и Курбаши с Коровьевым совершали свое бесконечное бдение. Курбаши говорил, рассуждал о жизни, кот слушал, поддакивал, временами возражал. И был Коровьев в такие дни добрым и торжественным.
Но совсем недавно он был отравлен неизвестным гражданином и вчера скончался дома, на коврике у платяного шкафа, хотя, согласно традициям, по которым птицы осенью летят на юг, а коты встречают смерть в одиночестве, он должен был уползти в какой-нибудь подвал и встретить смерть там.
Когда однажды Курбаши, удивленный необычайно долгим отсутствием Коровьева, стал подозревать неладное, тот нашелся в огороде. Выглядел он ужасно. В свалявшейся шерсти сновали блохи, которых он даже не пытался достать. Курбаши засуетился, как мог привел кота в порядок, стал заставлять его пить молоко и воду, но безуспешно…
В том, что кот отравлен, сомневаться не приходилось. Были на то веские доказательства.
Кот лежал теперь на своем коврике у платяного шкафа. Ночью Курбаши вскакивал, смотрел, не лучше ли другу. Тот лежал, дыша доверчиво и недоуменно. Глаза его теперь были закрыты. Когда под утро Курбаши встал, чтобы попить и проверить состояние здоровья друга, кот был мертв. Тогда Курбаши представил себя мертвым котом и заплакал.
Зверев утром, пройдя на территорию соседа, обнаружил непоправимое.
— Что я вижу? Скорбь у тела усопшего друга? Там, в параллельных мирах, у него уже очередное рандеву с призрачной киской.
— Будем хоронить, — распорядился Курбаши и пошел за лопатой.
Он копал долго, увлекся, и Звереву пришлось его остановить:
— Такой глубины копать рановато.
Курбаши спроворил гробик, как для младенца, из заветной кедровой доски, дно ямы выстелил травой и листьями. После этого Зверев отобрал у него лопату и сам завершил тягостный обряд.
Они вернулись в дом, сели на кухне.
— И кто бы это мог быть? — поинтересовался Зверев.
— Известно кто. Новый русский Ковров.
— И почему он новый?
— Магазинчик у него недалеко. Развлекается тем, что отстреливает котов из пневматического пистолета, ставит на них капканы, может из баллоника пыхнуть.
— Зачем?
— Не любит.
— Что он еще не любит?
— Трудно сказать. У тебя бандитов знакомых нет, Юра?
— Откуда? — слукавил Зверев.
— Я бы заплатил.
— А где он живет? Какая охрана?
— Какая охрана? Он еще маленький гад. Магазинщик.
— Уже не маленький. Ячейка капитализма. Молекула реформ. Вот ты в кооперативах работал когда?
— Зачем мне кооперативы? Меня фабрика кормила. Военная угроза. Противостояние.
— То-то же. А он в противостоянии не участвовал, наверное. Кем был-то?
— Торговым. В их сфере.
— Значит, профиль не сменил?
— Что мы это занудство опять завели? Вот ты, Юра, метростроевцем был, так?
— Так, — подтвердил Зверев свою легенду. Он достаточно серьезно овладел теорией метростроительсгва. В подземелье у него было много свободного времени.
— А давай и мы его отравим, — предложил без всякого перехода Курбаши.
— Отчего у тебя кликуха такая?
— Опять же с фабрики. Долго рассказывать. Давай отравим? Кто сейчас искать будет, кто разбираться.
— Разберутся, — объявил Зверев решительно, — он чем его отравил?
— Рыбой. Видели, как он Коровушку мойвой угощал. Она по сей день лежит в траве.
— А ну, пошли, — приказал Зверев.