Зверев проснулся поздно, часов в девять, — и проснулся с полным ощущением своей никчемности. Боль в ногах и натруженных плечах, сухость в горле, воспаленные веки. Очень медленно покидал он спальный мешок и, выползая в мир, не слышал его звуков. Его опасения вскоре подтвердились. В лагере осталась одна Нина, а остальные ни свет ни заря отправились назад, по леднику, за остатками вещей. Зверев доковылял до соседней палатки. Нина занималась тем, что вскрывала мешки и ящики и раскладывала продукты, сухой спирт для плиток, железо и шнуры, пересыпала инжир в белые полотняные мешочки и прочее.
— Кофе хотите?
— Сам не знаю. Давайте попробуем. Много тут всего. Денег страшенных стоит. Вертолеты, лайнеры. Кто заказывает музыку?
— Фирма одна. Снимаем восхождение на пленку, оставляем контейнер, вымпел. Большой рекламный резонанс.
— А чего другую вершину не выбрали? Попроще?
— Название у этой соответствующее.
— Поесть-то дадите?
— Чего изволите?
— Омлет с сыром. Пирожное.
— Колбаса сухая, сыр плавленый. Пока есть.
— А вы, стало быть, профессиональная сумасшедшая?
— Я сумасшедшая не более, чем вы. Ведь вы, кажется, из сыска?
— Из него, родимого.
— Никогда бы не смогла.
— А вы не зарекайтесь. Вы лучше расскажите…
— Была ли под судом и следствием?
— Как там на Эвересте?
— О…
— Что «О»?
— Это было бы упоительно, если бы не было так печально. Я на Эверест не поднялась. Заболела.
— А собирались?
— Естественно.
— Не женское это дело.
— Мне кажется, ты придуриваешься, дорогой товарищ.
— Отчасти. А как там на подходах к вершине мира? Что там, за границей, разумного?
— Вначале нужно добраться до Дели. Как понимаете, не каждому позволялось.
— Вам позволилось.
— С третьей попытки.
— И как там, в Дели? Индусы хороши, бестии?
— У индусов мы не были. Просидели полдня в аэропорту на ящиках. Ждали рейс в Катманду. А аэропорты везде одинаковы. Даже никого в чалме не увидели. Денег тогда карманных никто не предусматривал. Валюты у нас не было. Если бы, скажем, Зимаков достал из носка доллар-другой и обменял его, чтобы попить кока-колы в баре, это стало бы известно. Ничего бы страшного не произошло, но могли потом возникнуть проблемы, в следующий раз. Ну, у нас был нарзан в бутылках, сервелат, хлеб «Бородинский». Так мы день и коротали. Потом видим, бежит местный чиновник из посольства, ручонками машет. Появились грузчики и все добро потащили и покатили на летное поле. Мы еще порадовались, что таможенного досмотра нет, но оказалось, преждевременно порадовались. В Катманду вывернули чуть ли не швы на трусах. Все перетрясли, мешки развязывали, простукивали бочки с топливом. Ну, пришлось подарки делать. Это ритуал такой. Наконец выпустили нас на улицу. Там мужик местный — забыла, как звать, на вино похоже. А, Сидр! Сирдар. Добро наше осталось пока в порту, а нас повезли на трех машинах в город. Там вот действительно интересно. Туристов со всего мира сотни, тысячи торговцев сувенирами.
— Купила что-нибудь?
— Маленького Будду из бронзы.
— Сохранила?
— Нет. Украли. У меня квартиру обокрали как-то раз. Не помог божок.
— А что-то действительно красивое было там?
— Из полудрагоценных камней — украшения. Как сейчас вижу. Украшения резные. У них на окнах и дверях резные украшения из дерева. Накладки такие, узоры. Покупай и приколачивай декоративными гвоздиками. Потом марки очень красивые, значки всякие. Значки нам потом дарили. Это осталось. Значки плохие. Потом нас Сирдар отвез к себе в контору и накормил. Веселый такой мужик. И появились носильщики. Вроде бомжей наших. Есть профессиональные — шерпы. У них это родовое ремесло. А равнинные, портеры, — те вроде бомжей. Шерпы на равнине ничего не несут. Они только следят за караваном. И вот на следующий день четыре «джипа» со всем добром отправились к вертолетной стоянке. Почему нельзя было прямо из аэропорта перегрузить на вертолет, для нас осталось загадкой. Ну, чужая страна — потемки.
— Неинтересно ты рассказываешь.
— Не хочешь, не слушай. Кофе будешь еще?
— В меня не лезет. Ни пить, ни есть. Комок в горле, дрожь в членах. К тому же холодно.
— Спирту хочешь?
— А худо не станет?
— Не думаю.
Нина нацедила из армейской фляжки граммов семьдесят.
— Разводить будешь?