Награду Архимандритову вручил новый главный правитель Российско-Американской компании М. Д. Тебеньков в начале 1845 г. Тебеньков прибыл в Ново-Архангельск в середине февраля и уже 22 февраля устроил торжественный прием всем видным служащим компании. Пригласили и Иллариона Архимандритова. Канцелярия правителя была самым большим зданием в Русской Америке, но и ее считавшаяся парадной зала не могла вместить всех приглашенных. Правитель принимал гостей поочередно и явно особое уважение выказал судоводительскому сословию, удостоив их чести отужинать вместе с ним.
За столом Архимандритов сидел вместе с другими, получившими высочайшие награды, по правую руку от хозяина. Тебеньков рассказывал петербургские новости, которые были несомненно интересны всем, даже Архимандритову, хотя, в отличие от большинства, его родиной были Алеутские острова, а точнее, продуваемый ветром и окатываемый исполинскими волнами океана остров Атха.
На родном острове, где северный и восточный берега охраняют вулканы Коровинский и Сарычева, именно в это время года вздрагивает земля, сквозь расщелины пробивается горячий и едкий пар, а снежная вершина центрального вулкана Ключевского оплавляется и начинает клубиться.
С трудом улавливая смысл рассказа о столичной жизни, Илларион вспомнил о вулканах и о том, что именно это время года самое голодное на Атхе и других островах Великого океана. По возвращении из Петербурга он ни разу не оказался даже вблизи островов, но детские воспоминания были очень ясными.
Он помнил, что вяленая и копченая лососина, которую в доме заготовляли в августе, кончалась перед самым Новым годом, что в январе редко кто мог поделиться куском оленины или тюленины, и приходилось сидеть на похлебке из русской муки и сушеной сараны. В феврале и марте от голода можно было спастись только случайной удачей на охоте за птицей или собрав съедобные ракушки.
«Сейчас февраль, сейчас голодно и трудно матери», — подумал Илларион и почувствовал, что сосед бесцеремонно толкает его и шепчет:
— Ларион, к тебе обращается правитель.
Тебеньков с усмешкой повторил вопрос Архимандритову:
— Задумались, штурман, а я спрашивал, нет ли у вас желания сходить к родным берегам на остров Кадьяк? Там надобно забрать и доставить в Ситху посланца Российской Академии Илью Вознесенского. Да вы, господа, как я наслышан, его хорошо знаете.
Все согласно закивали. Знал Илью Вознесенского и Архимандритов, хотя коротко знаком с ним не был.
— Ваше превосходительство, — поспешил ответить Илларион, — я согласен, но будет ли позволительно мне зайти и на Атху, навестить родительницу.
Правитель удивленно посмотрел на вольного штурмана, как будто видел впервые, и, что-то вспомнив, отчужденно пробурчал:
— Вот и отлично. Днями условимся, под чьей командой пойдете, ну, а зайти на Атху — только при достатке времени.
Достатка времени не было. Мартово-апрельский океан встретил небольшой компанейский корабль частым туманом, штормами. Приходилось подолгу отстаиваться в бухтах. Когда пришли в Кадьяк, стало ясно, что поездка на Атху неосуществима. Илья Вознесенский торопился в Ситху. Из-за него Архимандритов не попал домой, но Вознесенский с лихвой искупил эту свою вину, уделив особое внимание любознательному креолу на пути от Кадьяка в Ситху.
Был уже май. Океан успокоился, и у вольного штурмана оказалось больше свободного времени, чем на пути в Кадьяк. Вознесенский был ровесником Архимандритову и видел в штурмане товарища по судьбе. Беседы с посланцем Академии занимали все свободное от вахты время Иллариона. Илья рассказал своему новому другу о Кунсткамере, о сборе коллекций, о смысле долгой поездки по разным островам и портам Русской Америки, о походах в глубь материка.
— Понимаешь, Ларион, — вновь повторил Вознесенский, — вещи алеутов и их соседей, которые я собираю для Академии, будут отправлены и уже отправлены в Петербург для музеев, где эти вещи увидят разные люди и поймут, как искусны народы других земель. Ведь это же чудо — шляпа алеутского рыболова.
Вознесенский в который уже раз показал Иллариону алеутскую шляпу-козырек, сделанную из дерева, но такой малой толщины, что она казалась изготовленной из толстой бумаги. Илларион с детства помнил такие шляпы. Их носили только самые знатные алеуты. Одну шляпу можно было обменять на большую новую байдарку или на двух рабов. Шляпа-козырек защищала глаза от слепящего блеска солнца, отраженного волнами океана или льдами.