Братья! — Тут голос Ланды приобрел зловещий оттенок. — Хотя эти люди были просвещены, а их юноши преуспели в учении, старый индеец — служка монастыря в Мани вчера в чаще леса наткнулся на пещеру. Даже у этого бывшего язычника застыла кровь в жилах. В пещере лежала божья тварь — олень с рассеченной грудью и вырванным сердцем, стояли языческие идолы, обмазанные оленьей кровью. Наша паства, братья, вновь поддалась внушению демона и преступает христианские законы. Эти люди совращены жрецами-идолопоклонниками и испанскими сеньорами, обиженными на наши требования справедливости. Наш долг, братья, все расследовать, изгнать бесовское наваждение, не то скоро вновь индейцы возвратятся к почитанию идолов и жертвоприношениям, причем не только курениями, но и человеческой кровью.
Я покидаю капитул, братья, чтобы расследовать дела монастыря в Мани и сообщить вам».
Если бы члены капитула знали, к чему приведет это расследование, они, наверное, задержали бы своего провинциала и предложили обратиться к епископу, но случаи возвращения к идолопоклонству были тогда нередки и обычно после увещевания индейцы возвращались в лоно церкви. При всем усердии монахов мало кто из индейцев видел различия между своей и христианской религиями.
Путь из Мериды был недолгим. Однако кавалькада прибыла в Мани поздно вечером. Обычно звездное в это время года небо было покрыто зловещими, черными тучами, из которых вот-вот низвергнется ливень. Где-то вдали у самого края низменности как будто сверкнула молния. Почти не видно мерцания светильников в селениях, окружающих монастырь.
Налетел со свистом порыв ветра, застучали о землю первые дождевые капли. Но ничто и никто уже не мог остановить Диего де Ланду. Что же задумал он в такой поздний вечер? В его кавалькаде было несколько солдат, данных главным алькальдом.
Распахнулись ворота монастыря, и, зябко кутаясь в сутаны, вышла процессия с зажженными факелами. Впереди быстрым шагом шел сам провинциал.
Стоило взглянуть на его лицо, когда падал свет факела, чтобы испытать ужас. Вприпрыжку рядом с ним торопился служка-индеец. Кажется, он показывал путь. Настоятель шел чуть сзади провинциала, а далее шли солдаты и монахи, монахи и солдаты.
Вот и первые строения деревни — глинобитные сооружения, покрытые высокой соломенной крышей.
— Здесь! — прошептал служка и показал на третий дом от края.
Провинциал выхватил из рук монаха факел и толкнул дверь в первую, гостевую половину дома. Здесь никого. Было позднее время, и индейцы уже устроились в задней комнате, за продольной внутренней стеной, где люди спали на циновках. Спящие просыпались со страхом и забивались в дальние углы, боясь поднять глаза на неожиданно появившуюся фигуру провинциала с горящим факелом. Он был похож на порождение ада.
— Он! — почти крикнул служка, указывая на рослого молодого мужчину, порывисто вскочившего с лежанки и ухватившего на всякий случай толстую дубину.
— Взять! — отрывисто бросил провинциал, и двое солдат схватили мужчину.
Казалось, никто спросонья не понимал, что случилось. Все в доме были растеряны и беспомощны. Солдаты поволокли схваченного к выходу.
— Падре! — Мужчина повернулся к провинциалу. — Это ведь я, На Чан-чель.
Лишь мельком взглянул на говорившего Ланда и быстро вышел из дому. Он торопился к следующему, к следующей жертве, и ему не хотелось вспоминать, что На Чан-чель был лучшим и первым учеником еще в то время, когда Ланда начинал свой путь но Юкатане.
К полудню следующего дня в подземелье монастыря сидело уже сорок мужчин. Их объявили зачинщиками «апостасии» — отступничества от христианства. Ланда многократно спускался в подземелье и пытался выявить у узников всех тех, кто принимал участие в богопротивных жертвоприношениях. Сбитые с толку люди не понимали, чего от них хотят. Однако стоило назвать кого-нибудь, кто в последние дни ходил в лес, где была пещера, за ягодами или сучьями, как его тоже хватали и помещали в застенки монастыря.
Когда число узников перевалило за три сотни, уже нельзя было словом заставить их проговориться, назвать какое-то имя. Из близких деревень люди стали убегать в лес, в дальние горы.
Прошло больше двух недель. Капитул не дождался возвращения провинциала, и самые разноречивые слухи встревожили духовенство. Никто не мог поверить, что провинциал, как сообщали испанские помещики, начал инквизицию — расследование, которое может осуществить только человек, облеченный саном епископа.
А из Мериды алькальд по просьбе Ланды высылал новых солдат, и вскоре по всей округе Мани было схвачено 6330 человек, обвиненных Ландой в вероотступничестве. Добиваясь угодных ему признаний, Ланда санкционировал применение самых изощренных пыток. Капитул послал двух настоятелей монастырей из Гватемалы проверить упорно распространившиеся слухи.
Когда они прибыли в Мани, то увидели еще более страшную картину и узнали, что без епископиального разрешения провинциал начал инквизицию и в соседней провинции Сотуте.
Они нашли провинциала в дальней камере западного крыла монастыря. Священнослужители были наслышаны об инквизиции, но им никогда самим не приходилось присутствовать при пытках, учиняемых ею. Провинциал был всецело поглощен происходившим и наблюдал за жертвой с каким-то сладострастием. Он даже не заметил посланцев капитула.
— Воском, горячим воском по спине! — командовал провинциал, и палач окачивал спину подвешенного за руки к потолку На Чан-челя. Страшная боль исказила лицо индейца, но крик не вырвался из его уст.
— Говори, кто вскрыл грудь оленя, говори, кто внушал тебе мысль о вероотступничестве! — истерически кричал Ланда, тыкая пытаемого раскаленным прутом в голые пятки.
В камере стоял густой запах горелого мяса. Посланцы капитула, ужаснувшиеся увиденным, воскликнули разом:
— Брат провинциал, остановитесь! Ваш сан не позволяет вести такой допрос. Брат провинциал, вы…
Диего де Ланда, казалось, очнулся от исступления, бросил железный прут и посмотрел на говоривших. По знаку Ланды палач снял жертву с пут и опустил на пол.
— Братья, — вкрадчиво начал провинциал, — я здесь не по своей воле, а единственно по воле нашего господа. Я вами назначен духовным главой провинции…
Он помолчал и вдруг резко крикнул:
— Мне нельзя ждать, когда распорядится епископ брат Франсиско Тораль, не ведающий наших условий и могущий допустить безудержное распространение ереси. Я делаю так, как велит мне мой долг перед святой церковью, и пусть бог будет мне судья!
Он повернулся к палачу и дал знак продолжить пытку. Палач вставил в рот На Чан-челя рог и вылил в него из сосуда горячую воду. Затем вскочил на несчастного и стал топтать его. Изо рта истязуемого, из ушей и носа потекла вода пополам с кровью. В ужасе, многократно крестясь, посланцы капитула выскочили из подземелья во двор монастыря. Ланда не задерживал их. Он склонился, прислушиваясь к неясному шепоту На Чан-челя. На Чан-чель с последним дыханием как будто произнес: «Боже!» — и затих. На мертвом лице вдруг появилась и застыла улыбка. Провинциал отшатнулся и рухнул в кресло. Он просидел в беспамятстве несколько часов.
Монахи осторожно вынесли Ланду во двор. Когда провинциал очнулся, он удалился в свои покои и не появлялся на людях три дня. Служки подавали ему еду через окошко в двери. А по всей провинции продолжалась охота за отступниками, во всех монастырях сидели заключенные, их было много сотен.