Созданная в 1478 году в Испании инквизиция была целиком и полностью делом королевской власти, хотя и получила санкцию Сикста IV и папа являлся формально главой нового трибунала. На деле испанская инквизиция была с самого начала ограждена от вмешательства Рима. (Римская инквизиция возникла более чем через полвека после испанской, в 1542 г., в разгар векового конфликта.) Испанская инквизиция состояла из 22 трибуналов, располагавшихся в самой Испании и в ее европейских и заморских владениях, верховного трибунала - Супремы. Персонал инквизиции делился на штатных чиновников, включая судей, теологических консультантов, тюремщиков, и «внештатных» - фамильяров. Обычно фамильяры, в отличие от судей, не принадлежали к духовенству и нередко скрывали свою службу в трибунале. Эти находившиеся на сдельной оплате лица выполняли роль то полицейских, то тайных агентов, выведывающих, против кого было выгодно обратить карающий меч инквизиции. Инквизиция стремилась обеспечить себе высокий общественный престиж. В созданные ею организации, вроде «Братства святого Петра-мучег ника», входили даже такие люди, как прославленный драматург Лопе де Вега.
Старая инквизиция преследовала тех, кто открыто отпал от Рима после того, как их предки веками исповедовали католицизм. Испанская инквизиция обратила свою карающую десницу против мавританского и иудейского населения (морисков и марранов), силой - под угрозой смерти или изгнания - обращенного в христианство. Эти «новые христиане» (возможно, что какая-то часть из них внутренне оставалась верна своей прежней вере и сохраняла родной язык, привычные обычаи и одежду) внешне обычно всячески пытались продемонстрировать свою преданность католической церкви. Старая инквизиция карала еретиков. Новой инквизиции надо было еще немалое число своих жертв превратить в еретиков - точнее даже не в еретиков, а в снова вернувшихся к исповеданию ислама или иудаизма, - чтобы получить основание для расправы с ними. По одной этой причине пытка была не просто данью «нравам эпохи», как любят писать апологеты святого трибунала из числа новейших клерикальных историков, а главным средством достижения цели. А целью были и террор против «новых христиан», и их ограбление в пользу королевской казны под благовидным предлогом искоренения ереси.
Пытка не была средством, так сказать, предварительного наказания заведомо виновного, она создавала самую вину любого арестованного, позволяя исторгать из него любые нужные признания. Приемы при этом были настолько устрашающими, что обеспечивали ложные показания и даже «добровольные» самооговоры. Этой же цели служили и публичные казни - аутодафе. Пытка являлась предпосылкой для успешного применения всех остальных методов инквизиционного следствия - даже в тех случаях, когда к ней не прибегали. Одиночное заключение, полная изоляция от членов семьи, сохранение в тайне имен свидетелей обвинения, возможность обратиться к услугам только адвоката, назначенного инквизицией и видевшего свою роль в том, чтобы побудить обвиняемого к самооговору, - все эти и другие хорошо известные черты инквизиционной процедуры основывались в конечном счете на страхе перед дыбой, перед пыткой водой или растягиванием суставов, которые особенно рекомендовались «любвеобильным» трибуналом как не сопровождающиеся кровопролитием. Страх перед следствием оказывался сильнее страха перед последующим наказанием, будь то бичевание, отправка гребцами на галеры либо даже мучительная смерть на костре.
В инквизиционном процессе главное, что бросается в глаза, - это вовсе не стремление определить виновность подсудимого - пусть даже «виновность» только с точки зрения самой Супремы, а система добывания признания в виновности всякого, кого это судилище пожелало бы видеть виновным. Инквизиция свирепо преследовала как «лютеранскую ересь» все, что хотя бы на йоту отклонялось от далеко не всегда ясно сформулированной ортодоксии. Достаточно сказать, что святой трибунал дважды бросал за решетку Игнатия Лойолу - в недалеком будущем основателя иезуитского ордена, подозревая его в еретических воззрениях. Даже глава испанской церкви, архиепископ Толедский, и тот провел 17 лет (с 1559 по 1576 г.) в тюрьмах инквизиции по заведомо сфабрикованному обвинению в склонности к ереси5.
Недоверие человек возбуждал нередко не из-за своих взглядов, а из-за своей родословной. А это недоверие к искренности исповедания католической веры оказывалось равнозначным сомнению в его лояльности к государству, подозрению, что он является скрытым агентом или потенциальным союзником внешнего врага.
Между тем реальных «еретиков» было очень немного. В 1558 году в Севилье и Вальдолите были раскрыты небольшие группы протестантов (строго говоря, речь шла просто о сторонниках отдельных реформ внутри католицизма). Последовали жестокие репрессии. 8 октября 1559 г. сам король Филипп II в сопровождении своего сына и брата дона Хуана Австрийского присутствовал на одном из аутодафе. Филипп обнажил шпагу и заявил: «Если мой сын впадет в ересь, я сам лично принесу хворост, чтобы сжечь его». Некоторым из осужденных, когда их вели на костер, вставляли в рот деревянный кляп, чтобы они не могли выражать свои еретические взгляды к соблазну собравшейся толпы. Протестантов сжигали в Севилье и Толедо, в Сарагосе и других городах6.
В последнее время в западной исторической литературе явно проступает тенденция к занижению числа жертв испанской инквизиции. По новейшим оценкам, с 1550 по 1700 год инквизиция рассмотрела 150 тысяч дел. Из 42 тысяч, протоколы которых сохранились в архивах, три-четверти касались обвинения в ереси, остальные - в оскорблении нравственности; 687 обвиняемых были казнены, еще 619 приговоренных к смерти либо бежали, либо скончались в тюрьме . Даже если доверять этим цифрам, никак нельзя преуменьшить огромного деморализующего влияния святого трибунала на общественную жизнь Испании и других стран.
Fie распространение ереси вызвало учреждение инквизиции, скорее наоборот - учреждение инквизиции способствовало сохранению ереси. Речь шла не о ликвидации ереси среди морисков и марранов, а о ликвидации морис-ков и марранов как определенных этнических групп. По сути дела, для них не существовало способов избежать внесения в тот роковой список, от включенных в который инквизиция всеми неправдами добывала признание вины. Иначе говоря, инквизиция преследовала лиц, которые не могли избежать преследования, ибо критерий, по которому они попадали в число обреченных, определялся не их действиями, а их происхождением. Враг, которого преследовала Супрема, был врагом не по своей воле, не в результате каких-то поступков, а вследствие принадлежности к определенной группе населения. Критерий' не был подвластен человеку. А это означало, что врага церкви и государства обнаруживали даже в том случае, если не было и намека на сознательную оппозицию, будь то ересь или любые другие считавшиеся предосудительными деяния.
Супрема заранее обеспечивала себя достаточным количеством еретиков, как бы они ни стремились быть правоверными католиками. В случае с Испанией это свидетельствовало о том, что спрос превышал предложение, что «добровольных» еретиков явно не находилось в достаточном количестве и их приходилось создавать самой инквизиции. (Недаром вымогаемые признания неизменно включали указания на обычно значительный круг мнимых сообщников, причем опять-таки поведение каждого конкретного человека, как правило, отнюдь не влияло на то, попадал или не попадал он в их число.) Официально же инквизиция никогда не признавала, что она преследует кого-либо по каким-то иным мотивам, кроме сознательно совершаемых преступлений против веры.
Преследование людей не за убеждения, а за происхождение породило в Испании XVI века и воззрения, и практику, во многом подобные расизму XIX и XX веков. При сословном строе средневековья происхождение предопределяло положение в обществе. Однако чистота крови ценилась прежде всего как чистота знатной, дворянской крови вне зависимости от национальности. Средневековая система ценностей вполне допускала межнациональные браки между равными по социальному статусу, но исключала межсословные брачные союзы.