Исходя из испанского представления о чистоте крови налагается запрет и на внутрисословные браки между старыми христианами и «новыми» - самими морисками и марранами или их потомками. А это, в свою очередь, препятствовало ассимиляции «новых христиан» и как бы увековечивало опасность, которую они в глазах власть имущих представляли для церкви и государства. Любопытно, что для чистоты происхождения требовалось, чтобы в числе предков не было не только «новых христиан» (тем более мусульман или иудеев), но также лиц, осужденных инквизицией. Постепенно к тому же «новым христианам» запрещалось быть членами инквизиционных трибуналов, университетскими профессорами; круг запретных для них государственных должностей со временем все больше расширился.
Конечно, делались исключения из правила - далее при «католических монархах» Фердинанде и Изабелле и при Филиппе II в числе высших сановников имелись «новые христиане». К ним относился и первый генерал-инквизитор Торквемада. Но эти исключения никак не влияли на происходившее вытеснение лиц, не могущих похвастаться чистотой крови. Более чем 300 тысячам из них все же удалось уцелеть, несмотря на все преследования.
Стоит ли говорить, что «чистота» крови во всех случаях была фикцией в Испании, где на протяжении столетий происходили интенсивные процессы этнического смешения. Система же выдачи сертификатов о чистоте происхождения на основе свидетельских показаний и при уплате специального сбора стала источником взяточничества, лжесвидетельства, всяческих подлогов, сведения личных счетов. А полученные таким способом сертификаты, в свою очередь, становились предлогом для шантажа и все новых вымогательств8.
Во время правления Филиппа II испанские чиновники постепенно привыкали смотреть на население управляемых ими территорий - будь то в Европе или в Америке - как на людей низшего сорта. Один современник, сам испанец, еще в 1557 году писал, что его соотечественники, особенно кастильцы, «делают вид, что они одни происходят от неба, а весь остальной род людской - грязь под ногами». Герцог Альба именовал членов городского магистрата Брюсселя «падалью», причем не более высокого мнения он был вообще о нидерландцах, какие бы должности они ни занимали и какие бы звания ни носили9.
Наряду с инквизицией действовал иезуитский орден. Самое название «иезуиты» стало нарицательным на многих языках. Об «Обществе Иисуса» написано немало. Его обличали либеральные историки прошлого века, и им восторгаются клерикальные и вообще консервативные авторы в наши дни. В самый разгар «холодной войны» главный орган американских иезуитов журнал «America» писал про Игнатия Лойолу и других основателей «Общества Иисуса»: «В Америке середины XX века… эти имена с новой силой и яркостью освещают нам путь»10. А в сентябре 1984 года в речи на 39-й сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций президент США назвал Лойолу «великим духовным вождем человечества». Кому незнакомы в общем и целом методы иезуитов? В одной из песенок Беранже сам сатана рекомендует своему воинству следовать по стопам святых отцов из «Общества Иисуса»:
В пример возьмите тех лисиц,
Которых дал Лойола.
Будь каждый с виду прост
И прячь подальше хвост.
Нужно ли рассказывать о попытках иезуитов захватить в свои руки воспитание молодежи, особенно принадлежащей к верхам общества, занять места королевских исповедников при большинстве европейских дворов, приговорить к смерти целые народы, как это было сделано в отношении восставших Нидерландов в 1568 году, или готовить самозванцев для занятия «вакантного» - с точки зрения ордена - московского престола, организовывать подпольные типографии в протестантских странах, руководить придворными куртизанками, принимать личину буддистов или огнепоклонников в заморских землях, обращать в рабство парагвайских индейцев - да разве все перечислишь! Лейтмотивом во всей этой кипучей деятельности были многочисленные заговоры, прямо организованные орденом или вдохновляемые им.
При всем разнообразии конкретных целей и применяемой тактики основной ставкой иезуитского ордена была победа в вековом конфликте. Поэтому неизменной сверхзадачей ордена было привлечение на сторону контрреформации всех сил, которые любыми средствами можно было мобилизовать для столь богоугодной цели. Положение в любой стране рассматривалось орденом с точки зрения решения главной задачи. Орден не устраивало просто торжество католицизма в той или иной стране, ему нужно было торжество католицизма воинствующего, прежде всего воинственно настроенного против протестантских государств. С крайним рвением включились иезуиты и в борьбу папства против «вредных» сочинений.
Надо заметить, что с самого начала векового конфликта резко изменилась к худшему обстановка для книгоиздателей, публиковавших литературу гуманистов. В 1530 году книготорговцы жаловались Эразму, что на юге Германии раньше было легче продать три тысячи томов, чем ныне шесть сотен. Росло число изданий только богословских сочинений. За 12 лет после перевода Лютером Нового завета ушдели свет 85 изданий этого и других переводов". Однако Рим, естественно, очень мало устраивало расширение публикации богословской литературы, вышедшей из-под пера протестантов. Церковь веками запрещала сочинения, аиторы которых высказывали мысли, не совпадающие в чем-то с идеологическим обоснованием позиции церкви в прошлых конфликтах.
В середине XVI века Тридентский индекс запрещенных сочинений все еще включал трактат Данте «Монархия». Мотив запрещения - как и за два с половиной века до этого: Данте утверждает, что император получает власть от бога, а не от его наместника на земле12. Индекс превратился в немаловажное орудие векового конфликта и стал иключать все большее число произведений, ранее одобрявшихся папами. После отмены индульгенции в индекс попали рекламировавшие их брошюры, и было даже разъяснено, что эти сочинения составлены провокаторами, пытавшимися опорочить святую церковь. Попали в индекс многие труды гуманистов, в том числе произведения Эразма Роттердамского, страстно стремившегося предотвратить вековой конфликт. Папа Павел IV (1555-1559) приказал внести в индекс сочинение, которое он написал сам до избрания главой церкви. Римская инквизиция запретила в 1622 году ученый трактат некоего Вечиетти, и сам автор провел долгие годы в темнице за то, что высказал отличное от обычного мнение по поводу даты Тайной вечери. Испанские цензоры гордились своим либерализмом - они допускали некоторые книги, категорически запрещенные в Риме, ограничиваясь вымарыванием в них «опасных мест»13.
В роли цензоров стремились выступать даже армии католического лагеря. В 1589 году Женева была обложена войсками герцога Савойского, решившего раз и навсегда уничтожить это «гнездо ереси». Осаждавшие не скрывали своих планов до основания разрушить город и особенно типографии, где печатались еретические книги. Хотя Женева оказалась в состоянии выставить лишь примерно две тысячи воинов для защиты городских стен, осада затянулась на целых девять лет и окончилась отступлением са-войской армии.
Протестантский лагерь не оставался в долгу. Религиозная нетерпимость была свойственна всем враждующим силам, и уже по одному этому очевидно, что она имела различное историческое значение в зависимости от того, кем она практиковалась, особенно в XVI веке, когда религия была другой стороной политики. Относительная веротерпимость последующего времени в странах, где победил буржуазный строй, могла утвердиться лишь в результате той борьбы народных масс в революционное время, которая проходила под знаменем нетерпимости. Поэтому было бы неправильным противопоставлять «консервативную» догматику кальвинизма его революционной политической роли, что неразрывно связано14.
Однако надо учитывать, что нетерпимость кальвинизма (и тем более лютеранства) была обращена не только против врагов справа, но и недругов слева - более радикальных течений в Реформации. Несомненно, что и в лютеранстве, и в кальвинизме был заранее заложен переход от смелой критики устоев католической церкви к созданию новой ортодоксии, столь же нетерпимой, как и старая, и подкрепляемой протестантской инквизицией, столь же жестокой, как католическая в Испании и Риме, и не менее ее занятой преследованием гуманистов, былых своих соратников по идеологическим сражениям кануна и первых лет Реформации. Хотя каждая из основных церквей преследовала «своих» еретиков, все они обрушивались на анабаптистов, антитринитариев, на секты, представлявшие народное течение в Реформации15. Недаром во время крестьянской войны Лютер писал: «Для господа пустячное дело истребить множество крестьян, когда он затопил весь мир потопом и уничтожил Содом огнем». Однако столь же несомненно, что крайности нетерпимости, которыми отличалось бюргерское течение - и там, где его победа была наиболее полной, как, например, в Женеве, и там, где она оспаривалась изнутри и извне, - были во многом следствием векового конфликта, добавив к внутренним мотивам важные внешние причины.