Вместе с тем влияние передовых буржуазных стран в переходную эпоху от феодализма к капитализму способствовало общественному прогрессу лишь некоторыми, а не всеми своими аспектами и к тому же отнюдь не во всех регионах. Общий «позитивный баланс» этого воздействия проявлялся лишь в конечном счете, в региональном или даже континентальном масштабе. При этом основная часть этих аспектов воздействия осуществлялась только в сфере международных экономических и культурных связей, не будучи осознанной современниками. За общим положительным балансом нельзя не видеть и тех сторон влияния, которые стимулировали реакционные тенденции в развитии. (Достаточно напомнить классический пример стимулирования «второго закрепощения» крестьянства в странах восточнее Эльбы в результате расширения торговых связей этих стран с раннебуржуазными государствами и буржуазным сектором экономики других стран Западном Европы.)
Нельзя не учитывать и того, что лагерь Реформации, в свою очередь, раздирался противоречиями между различными протестантскими вероисповеданиями, особенно между лютеранством и кальвинизмом, являющимися господствующими церквами в различных государствах Северной Европы. Они не переставали обличать друг друга в ереси, даже когда создавалась прямая угроза победы Габсбургов. Чем дальше, тем больше выявлялась неоднородность передового лагеря. Он состоял наряду с раннебуржуазной страной - Нидерландами - из абсолютистских монархий национальных государств (в том числе преимущественно католической Франции) и протестантских немецких княжеств.
Здесь будет уместно упомянуть об одном немаловажном обстоятельстве. Существует обширная литература, освещающая проблему возникновения абсолютизма. Глан-ные моменты, связанные с процессом генезиса абсолютизма, всесторонне рассмотрены в трудах ряда советских историков. Однако еще не получила освещения одна немаловажная сторона этого процесса. Во-первых, утверждение абсолютизма происходило в большинстве стран в условиях векового конфликта. И, во-вторых, удельный вес исторически прогрессивных и реакционных сторон в характере абсолютистских монархий той или иной страны в большой мере зависел от места данной страны в вековом конфликте, нахождения ее в консервативном или передовом лагере, особенно на последнем этапе этого конфликта, иными словами, в первой половине XVII века. В это время постепенно менялась роль, которую объективно играли абсолютистские монархии в рамках «своих стран». Чем большее развитие получали в них буржуазные отношения, тем больше сходила на нет исторически прогрессивная роль абсолютизма, тем больше он превращался в препятствие для дальнейшего общественного прогресса.
Это особенно отчетливо проявилось в Англии, быстро шедшей навстречу буржуазной революции. Но аналогичная тенденция, хотя и в меньшей мере, давала знать о себе и во Франции. Абсолютизм, постепенно превращавшийся во врага прогрессивных сил общества внутри своей страны, не мог занимать прежнюю позицию решительной борьбы против лагеря международной реакции. И хотя этот лагерь по-прежнему строил планы, угрожавшие независимости национальных государств и тем самым власти правивших в них абсолютистских правительств, они не раз пытались нащупать почву для соглашения с ним. Генрих IV в апреле 1603 года писал в связи со смертью Елизаветы ее преемнику Якову I, что это великая потеря для него, для всех добрых французов, «так как она была непримиримым врагом наших непримиримых врагов»10. Яков I повернул руль внешней политики в сторону сближения с Испанией. Не случайно изменение ориентации внешнеполитического курса вызвало растущую оппозицию со стороны именно тех кругов английского общества, которые впоследствии в ходе революции возглавят борьбу против абсолютизма Стюартов. Даже когда во время очередного зигзага внешнеполитической линии правительства (в 1625- 1626 гг.) сын Якова Карл I выступил на стороне противников реакционного лагеря, конфликт с буржуазной оппозицией внутри страны лишил его ресурсов и для ведения войны, и для оказания финансовой поддержки союзным странам, воевавшим тогда против Габсбургов (прежде всего Дании). Попытки переориентации внешней политики предпринимались после убийства французского короля Генриха IV и правительством королевы-регентши Марии Медичи. Правда, они имели непосредственной причиной слабость центральной власти из-за сепаратизма части дворянской знати.
Таким образом, казалось бы, прямо противоположные причины нередко толкали абсолютистские правительства национальных государств к поискам компромисса с габсбургским лагерем. Объективно эти попытки менее всего были направлены на ликвидацию векового конфликта. Такой компромисс - какие бы иллюзорные надежды ни питали при этом в Лувре или Уайт-холле - реально означал, что реакционному лагерю предоставлялось время для подготовки и возможности выбора момента для нанесения первым удара по своим врагам, прежде всего в Германии, которые лишались реальной поддержки со стороны других противников Габсбургов. Стремление к примирению с ними на деле только стимулировало агрессивность католического лагеря, укрепляло его уверенность в том, что ему удастся разгромить своих противников поодиночке и вместе с тем последовательно осуществить свой старый план создания универсальной монархии - иными словами, достичь военным путем победы в вековом конфликте.
Кардинал Ришелье и Анна Австрийская
В начале XVII века никто еще не осмеливался предсказать упадок Испании, и тем более было далеко от этой мысли правительство регентши Марии Медичи, изменившее внешнюю политику Генриха IV. Регентша женила своего сына Людовика XIII ни дочери испанского короля - знамени той Анне Австрийской, названной так в честь матери, австрийской принцессы. Анна Австрийская была, таким образом, в равной мере представительницей и испанской, и австрийской ветвей династии Габсбургов. Общепризнанные в литературе мнения о повороте в политике Франции после убийства Генриха IV недавно подверглись критике со стороны Дж. М. Хейдена. Однако для доказательства своего тезиса этот канадский историк должен был переставить акценты в трактовке политики Генриха IV в последние годы, утверждая, что король главным образом стремился к сохранению, пусть непрочному, европейского мира, а не к нанесению сокрушительного удара по господству Габсбургов в Европе1. Когда началась Тридцатилетняя война, молодой Людовик XIII, избавив-шийся от материнской опеки, и его советники рассматривали вспыхнувший конфликт как борьбу императора против заговора его протестантских подданных (подобную той, которую самому Людовику пришлось вести протип французских гугенотов). Ришелье, начавший карьеру фаворитом Марии Медичи, предполагал вести совсем другую линию. Предав свою покровительницу и заручившись доверием короля, Ришелье с 1624 года стал фактическим правителем Франции. Он сразу же круто изменил направление и цели французской политики.
Ришелье был прямым продолжателем внешнеполитического курса Генриха IV. Еще в 1616 году он писал: «Исповедуя разную веру, мы остаемся едиными под властью одного монарха, находясь на службе которого ни один католик не будет настолько слеп, чтобы считать испанца лучше французского гугенота». Придя к власти, Ришелье решительно взялся за уничтожение политической самостоятельности гугенотов, образовавших своего рода государство в государстве. Дело завершилось осадой и занятием в 1628 году главной крепости французских протестантов Ла-Рошели. Руководитель секретной службы кардинала капуцин Жозеф де Трембле недаром с торжеством писал Ришелье, что падение гугенотской твердыни позволит французскому королю приобрести «с большим правом, чем кому-либо, роль арбитра христианского мира» . Взятие Ла-Рошели являлось мерой, направленной не на вовлечение Франции в вековой конфликт, а, напротив, на извлечение ею - точнее, монархией - максимальных выгод из этого конфликта. Добиваясь консолидации королевской власти и с этой целью ликвидировав политическую автономию гугенотов, Ришелье одновременно активно поддерживал протестантский лагерь против императора в Тридцатилетней войне. Ришелье принадлежит характерное замечание: «Различие религиозных верований может создавать раскол на том свете, но не на этом»3.