Все бежал и бежал, не переводя дыхания, пока ночь темная не наступила. Под вывернутым бурей замшелым деревом яма с листьями прошлогодними сухими попалась. Зарылся, как еж, меч в руке стиснул. Так и пролежал всю ночь, не выпуская его.
А когда дождался утра, взобрался на высокую сосну, огляделся по сторонам, увидел, где горы синие, и пошел в ту сторону.
Идет, крадучись, прислушиваясь, меж деревьев молчаливых, сквозь кустарник густой продирается. Каждый шорох под ногой кажется ему шумом-криком. Затрещит сушняк под всполошенным зверем - Векша замирает на месте. Не зверь страшит его - людей лихих боится больше, чем зверя. Но встретится с врагом - по-доброму им не разминуться!..
Так и до горы добрел. Стоит она отвесно, небо шпилем щербатым грызет, птице только на нее и взлететь.
Так вот чем отгородилась от соседей земля греческая! Но не испугает его та гора высокая, ни за что не вернется он в неволю постылую! Лучше погибнет здесь, о камни разобьется.. Пошел вдоль горы, присматривается, нет ли где тропинки. Вдруг видит - кострище чернеет, возле него ручеек спадает из ущелья узкого. Ущелье то кустами терновыми затенено. Хоть и крутое, но карабкаться вверх по нему можно.
Лезет Векша на гору. Где о камень обопрется, где за куст ухватится, подтянется. Руки уже все исколол. Но это не останавливает его, лезет выше и выше.
Вот и ущелье кончилось, ручеек под камнем исчез. Выше осыпь песчаная желтеет, коснись - осыплется.
Напился Векша напоследок холодной воды из ручья, пополз по осыпи. На два шага наверх взберется - на один вниз ссунется. Запыхался, вспотел. Полежит немного неподвижно, точно мертвец, отдохнет, и снова руками-ногами гребется по песку тому мелкому, сыпучему.
А когда переполз осыпь, оглянулся, его будто варом окатило: в стороне, у подножья горы, дымы дымят, люди у костров суетятся, а он у них на виду.
Заметили его, руками машут, кричат что-то, несколько человек к ущелью побежало.
Как затравленный зверь, бросился Векша к скале отвесной, тела своего не чувствуя. Пальцами, подбородком в камень упирается, за самую крохотную травинку-стебелек хватается.
Оглянется назад: пропасть страшная, голова кругом идет. Сорвись он в ту пропасть - костей не собрать.
Вершина горы совсем близко, не дальше, как на выстрел из лука. Еще немного - и его никто не достанет. ,
Но, видно, не сможет уже он взобраться на нее. Такое изнеможение вдруг охватило, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть, голова кружится, в глазах туманится. И тут как будто снова сон стал ему мерещиться. Смотрит на вершину, а там Яна, мать, отец, Путята... Стоят, как живые, и зовут к себе.
Застыл Векша неподвижно, слезы горячие, горькие закапали из глаз. Неужели погибать тут придется, отчизны своей так и не повидав, не предупредив люд русский об опасности, над ним нависшей? Неужели даже всемогущий Перун, добрый Велес, ласковая, нежная Лада не помогут ему? Или, может, они насовсем отвернули от него свои ясные лики?..
Напрягся весь, вдохнул на полную грудь и, как кошка, за которой гонится бешеный пес, покарабкался на вершину. Не понял, как на ней и очутился. Присел обессиленно и какое-то время не мог осознать, где он - на небе или на земле. Солнце ему ласково светит, ветерок легонький в лицо прохладой повевает, чубом забавляется. Внизу всюду леса колышутся, даль синеет. Даже не верится Векше, что теперь уже он на воле.
Глянул на себя - весь окровавленный. На пальцах ногти обломаны, от сорочки и ногавиц одни клочья остались. Руки, ноги, спина - как перебитые. Упал бы на камень, солнцем нагретый, и лежал бы и лежал...
Но надо поскорее бежать отсюда, а то еще и погоня взберется на вершину. С той, болгарской стороны, гора была не такая крутая. Но пока спускался, то и падал, и перекатывался, и на животе съезжал. Как и по ту сторону, под горой лес дикий, непролазный. Множество деревьев огромных, толстенных повалены, вывернуты из земли. Лежат они одно на другом трухлявые, мхом зеленым покрытые, корни их, как чудовища какие-то, торчат во все стороны возле ям глубоких. Тишина вокруг, только вверху листья шепчутся, точно капли дождевые по ним шуршат. Даже птиц не слышно.
Пробирается Векша по лесу в сумерках зеленых, без тропок, без дорог. Сушняк ноги ему ранит, упругие ветви по лицу больно стегают, трава резучая, как ножами острыми, тело режет.
Но вот деревья стали расступаться, и вскоре Векша вышел на небольшую поляну. Там наткнулся на холодный родник. Припал к нему, утолил жажду. Вкуснее меда вода показалась.
Промыл раны, растянулся на траве под теплым солнышком. Засосало под ложечкой. Надрал мечом коры с дерева, утолил немного голод.
Лежит, думает, как дальше быть, в чем на люди показаться. За прокаженного примут, испугаются его. Вон птаха какая-то вертлявая, чего бы ей бояться, крылатой, да и та как глянула на него из кустика блестящими глазенками-бусинками, так и метнулась в чащу, пискнув испуганно.
Отдохнул немного, раны на солнце подсохли. Снял изодранную одежду, принялся терновыми колючками лохмотья скалывать. Натянул на себя - опять разлезлись. Кое-как на себе все-таки сколол и пошел по тропе.
Лес становится все реже. Затерялась и тропка. Вскоре лес кончился, зазеленел широкий луг. На лугу отара овец пасется.
В стороне в черном мехом наружу кожухе дедусь-пастух на посох склонился, на плече у него сокол сидит, у ног собаки ластятся. "Старые люди добрые, - подумал Векша.- Не обидят".
Только показался из кустов, собаки бросились на него. Пастух увидел Векшу, прикрикнул на собак, подошел к нему.
- Кто ты такой? Чего тут ходишь? - спросил сурово.
- Пастух я, овец господаря своего разыскиваю, - пробормотал Векша первое, что пришло на ум.
- Правду говори! - поднял угрожающе посох старик, гляди, так и огреет им.- Всех пастухов тут знаю. Правду говори!
- Помилуй, отче, не выдавай меня!.. Не вор я, пленный, из неволи ромейской бежал...
- Сюда как пробрался? - допытывался пастух, все еще не опуская посоха.
- Через ту гору, - показал Векша рукой, и одежда на нем при этом движении расползлась.- Домой бегу, на Русь...
Увидел старик окровавленное тело молодца, и герлыга выпала у него из рук.
- Да ведь на тебе места живого нет!.. Как только ты пробрался? Там и птица не всякая перелетит... Не бойся, никому тебя не выдам. Пойдем со мной.
Повел пастух Векшу к шалашу. Сорочку длинную полотняную дал, кусок сыру отрезал, молока овечьего налил. Ест Векша и о своих мытарствах рассказывает. Старик слушает, руками о полы бьет.
- Что только люди на этом свете творят!.. Хуже зверей диких...
Потом сварил какое-то варево из трав целительных, смазал и перевязал молодцу раны, велел лежать в шалаше.
Остаток дня и всю ночь Векша спал словно убитый. Не слышал, как пастух лег рядом, накрыв его кожухом, не слышал, когда тот встал утром и ушел. Проснулся и не понял, где он. Лишь увидев на себе черный овечий кожух, вспомнил, улыбнулся радостно, подполз к плетеной дверце, неплотно прислоненной к шалашу, выглянул наружу.
Небо мрачное, над головой серые тучи плывут, задувает холодный ветер. Неподалеку отара пасется, старик с соколом на плече возле пса большого серого хлопочет. Раскрыл ему пасть, мясо туда запихивает, а собака стоит перед ним, лапы расставив, и не шевельнется. Пригляделся Векша, а хозяин, оказывается, не собаку, волка кормит.
"Неужели прирученный?" - удивляется Векша. Старик отошел, снял колпачок у сокола с клюва.
- Айда! Айда! - воскликнул, подбросив птицу вверх. Тот взлетел высоко и камнем упал на волка. Вцепился ему в шею и стал клевать ему глаза. Волк и теперь не тронулся с места.
"Что такое? - недоумевал Векша.- Неужели колдовство какое?.." Прихватил кожух, вылез из шалаша, подошел к пастуху.