«Скверно, – подумал Каннорк. – Хирцак с тибрязником… не то слово! Своих мы, как и предписано особым распоряжением, зачистим, а вот что делать с этими… с псекацагами… ума не приложу. И прилагать не стану. Пускай об этом заботится получатель розового конверта».
– Отчего в качестве курьера были выбраны именно вы? – спросил он.
– Полагаю, янрирр контр-адмирал, оттого, что в тот момент нес караульную службу и потому имел фортуну оказаться в коридоре штаба ближе всех к дверям кабинета янрирра капитан-командора.
«И ведь не запнулся ни разу, скотина, – поразился Каннорк. – Живая речь – даже с поправкой на плебейские аберрации… проблески сарказма… гляделками постреливает по сторонам… Не так уж он глуп, как выглядит».
– Капитан-командор ознакомлен с содержанием этого конверта?
– Да, янрирр контр-адмирал. Иначе и быть не могло. Он составлял послание и вручал его мне из рук в руки для препровождения.
– Вы правы, наивный вопрос. А вы тоже… ознакомились?
– Нет, янрирр контр-адмирал. Такого распоряжения от янрирра капитан-командора не поступало. Мне было лишь предписано доставить его по назначению, что я и выполнил в точности.
– Ваши действия по прибытии в Дивизион планирования?
– Зарегистрировал факт доставки в секретариате, без предъявления к прочтению.
– Сканирование?
– Имело место, как полагается, на предмет опасных веществ.
– Вас ничто не насторожило? Не удивило?
– Удивляться не входит в мои обязанности, янрирр контр…
Каннорк постучал ногтем по столешнице.
– От вашего рева у меня болит голова, – сказал он. – Или, как это по-вашему, по-простому… в тибряз чиргануло. Интересно, для чего простому сарконтиру-мичпоцутакая луженая глотка?
– Благоволите выслушать ответ? – осклабился наглец-кхэри, впервые взглянув на собеседника с уважением.
– Хм… Было бы любопытно. Но не сочтите за труд – в терминах нормативной лексики.
– Приложу все усилия, янрирр контр-адмирал… Полевой батальон специального назначения, дислоцированный в районе космопорта «Анаптинувика-Эллеск», состоит из сорока офицеров, – с охотой пустился в объяснения мичман, – по большей части штабных, а также пятисот контрактников разного возраста и степени тупости, янрирр контр-адмирал. Нас, мичманов, всего по двое на роту, а до полного комплекта необходима по меньшей мере дюжина. Чтобы день за днем приводить в смирение этот мисхаз… прошу извинения… сброд, требуется не только луженая глотка, как вы только что изволили заметить, но и стальные кулаки. Да и третий глаз на затылке не помешает, поскольку кое-кто из упомянутого ми… сброда мнит себя цветом эхайнской нации, – при этих словах мичман паскудно ухмыльнулся, – но поквитаться при случае норовит самым подлым образом, зайдя с тыла в темном месте…
– Достаточно, мичман, – сказал Каннорк, и тот заткнулся. – Вы всегда так велеречивы?
– Виноват, янрирр контр-адмирал! – заорал Нунгатау, изобразив на кирпичной роже максимальное раскаяние, какое можно только ожидать от такого засранца.
«Мы играем в какие-то идиотские игры, – подумал Каннорк. – Я корчу из себя высокородного отца-благодетеля, а он – безголового солдафона из захолустья. И никто не является тем, за кого себя выдает. Мне хочется достать личное оружие и прихлопнуть его на месте, как муху, потом забыть о самом факте его былого существования… и об этом злосчастном конверте цвета дамского белья… и затеряться в веселых лабиринтах Эхайнетта, где можно ни о чем не думать, да тебе и не дадут ни единого шанса использовать мыслительный аппарат по назначению. То есть никакой я ему не благодетель, а уж наипаче не отец. Скорее уж, я его самый страшный ночной кошмар – если ему вообще снились какие-то сны отродясь… Да и он тоже не безголовый и далеко не тупой, а хитрое циничное мурло, выдающее себя за то, что я хочу в нем видеть, и делающее то, что я от него в настоящий момент ожидаю. Все кхэри таковы… И с содержимым конверта он прекрасно знаком, потому что такие конверты все едино толком не запечатывают, а с подателями оных поступают согласно приложению номер три точка два к особому распоряжению Директора, о котором сам Директор, интеллигент, гуманист и чистоплюй, и знать не знает, но зато знает лично гранд-адмирал – персона, вне всякого сомнения, образованная в пределах фундаментальных дисциплин военной академии, но ни гуманизмом, равно как и щепетильностью в выборе средств, ни в коей мере не отмеченная, – каковой означенное приложение и составлял. Вот он стоит передо мной, мелкий наглец из галактической глухомани, и того не ведает, что его эскорт в составе двух квартирмейстеров, троих пилотов и двух рядовых неясного предназначения, возможно – группы экстренной зачистки, уже подвергнут принудительной ментокоррекции, после которой даже и не вспомнит о факте перелета с Анаптинувики на Эхитуафл, не говоря уж о самом мичмане… а двое из эскорта – второй пилот и рядовой, оказавшиеся особо восприимчивыми к промывке мозгов, уже и родного отца не вспомнят. Отчет о каковой ментокоррекции только что промелькнул по одному из экранов за его спиной, только для моих глаз… Что вопрос об осведомленности капитан-командора Какая-на-хрен-разница-шорха был сугубо риторическим, и упомянутый капитан-командор вот уже пять минут как сидит в своем кабинете весь в ледяном поту, мучительно пытаясь сообразить, чем таким он прогневил свое руководство, что отныне из этого кабинета ему уготованы только два пути. То есть, конечно, как следует из другого отчета, строго для моих же глаз, из формальных соображений предложен только один путь, и ведет он в полярный гарнизон на Мефиссе, совершенно за пределы культуры и цивилизации, в безвестность и недосягаемость, при полном отсутствии связи с метрополией, куда раз в год прибывает транспорт с головорезами-каннибалами и маньяками-детоубийцами, у которых не было иного выбора, кроме как подписать контракт с Военным Департаментом и отдавать сыновний долг Черной Руке в этой жуткой, немыслимой, несусветной дыре, по сравнению с которой Анаптинувика – хрустальные своды небес. Место начальника полярного гарнизона как раз оказалось вакантным, а уж отчего да почему – про то история умалчивает, но что умер сей начальник, помнится, не своей смертью, а отнюдь не ушел на заслуженный отдых по выслуге лет, в том никаких сомнений не усматривается. А второй путь не оглашается, но подразумевается: он прост, понятен и в какой-то мере даже более предпочтителен. Тем более что личное оружие – фотонный дезинтегратор прицельного боя «Глаз Ярости» – всегда соблюдалось в идеальном состоянии, прицел откалиброван по ниточке, батареи самые новые и заряженные по самое не хочу. И сейчас личное оружие наверняка лежит на столе, перед носом, между сжатыми кулаками, и ждет, каков будет окончательный выбор хозяина. А ждать осталось недолго, на все про все отпущено ему пятнадцать минут, и пять… нет, шесть уже минут истекли, кстати. И все потому, что об особом распоряжении за номером три-три-два-шесть-девять-ноль-девять капитан-командор Кому-это-сейчас-интересно-шорх знал и оное исполнил с большим служебным рвением, а вот о приложении за номером три точка два, не говоря уж о приложении три точка три, знать не мог, ибо определяют эти документы регламент соблюдения конфиденциальности применительно не только к мичману Нунгатау и его эскорту, но и к лицу, явившемуся непосредственным источником информации, а что еще хуже – свидетелем информационного повода. Жестоко, расточительно, а поделать ничего нельзя – соображения высшей бескомпромиссной секретности!.. И все означенные события происходят прямо сейчас, вне пределов расположения Бюро военно-космической разведки, в реальном масштабе времени. То есть по мере течения беседы между мной и мичманом Нунгатау. С того момента, как отвратительный розовый конверт лег на мой стол. О чем вышеуказанный мичман вряд ли подозревает, и уж совершенно не предполагает той злой участи, что уготована ему самому…»