– Я вас слушаю, – ответ Удальцовой также оказался типовым.
– Зря вы так…
Удальцова молчала.
– Серёжа – хороший мальчик. Он же не хулиган, не шпанёнок.
– Со шпанёнком у меня и разговор был бы другой.
– Но… вам не кажется… что вы… всё-таки… перегнули?..
– Если и перегнула, Андрей Александрович, то не сильно.
– Вы так считаете?
– Да, я так считаю. Пожалуйста, не забывайте, что мальчика искала полиция. И его возвращение – очень удачный… финал. Могло быть и хуже. Вы со мной согласны?
– Но я уверен, что больше подобное не повторится.
– Надеюсь.
– Он образумится, я вам ручаюсь, – Вяльцев даже удивился, как вдруг перешёл на высокий стиль.
– И мне искренне хочется, чтобы ваш ученик не подвёл вас. И меня тоже. Мне искренне этого хочется.
Выходя от неё, Вяльцев испытывал смешанное чувство недоумения и облегчения. Недоумения, потому что его протест ни к чему не привёл, несогласие выразилось в согласии с Удальцовой. И облегчения, ибо выпад, который он готовился нанести, не поразил цель. Нанесённый им удар пришёлся в пустоту.
Глава 5
Грузинов возник ниоткуда. Сперва «сдружился» с Вяльцевым в «Фейсбуке», потом списались по электронной почте. Прислал пару бессодержательных посланий. После чего в «Фейсбуке» с Вяльцевым «раздружился», но второй канал связи поддерживал – и неожиданно предложил встретиться.
Вяльцев согласился, хотя был сильно озадачен: зачем он понадобился вузовскому одногруппнику, с которым не виделся почти двадцать лет? Они учились на истфаке в университете, однако никогда не были близки и в студенческих компаниях не пересекались. И уж тем более не враждовали, чтобы спустя много лет помнить друг о друге. А после вуза и вовсе не контактировали: их ничего не связывало. Учился Грузинов как будто похуже Вяльцева и в целом проявлял равнодушие и к оценкам, и к знаниям. По крайней мере, со стороны казалось именно так. И это было нормой: на истфак в те годы шли не ради изучения истории, а чтобы иметь хоть какой-то диплом о высшем образовании. Вяльцев рылся в воспоминаниях, вызывая образ Грузинова-студента, и тот возникал, маячил в отдалении, но никак не выходил на передний план, а лишь исчезал в кулисах памяти. Вяльцев не мог вспомнить о Грузинове почти ничего примечательного. И тем примечательней было то, что Грузинов вспомнил о Вяльцеве.
Они встретились в торговом центре, в том самом, где сначала побывал исчезнувший на сутки Тосин. И Вяльцев, проходя вдоль бутиков, вдруг увидел Серёжу, шарахнувшегося от него в сторону. Вяльцев только хмыкнул и пошёл дальше, а через несколько метров обернулся, услышав сзади виноватый Серёжин голос:
– Здравствуйте, Андрей Александрович.
– Добрый день.
– Андрей Александрович, извините…
– За что?
– Я не… Всё в порядке, Андрей Александрович, я просто тут хожу… Я никуда не убегал. Позвоните родителям, если не верите.
– Я тебе верю.
– Честно, я никуда не убегал.
– Я верю.
– Я не убегал.
– Верю. И сегодня – воскресенье, – улыбнулся учитель, – поэтому в школу идти не обязательно.
Серёжа помялся и вдруг сказал:
– Спасибо.
– За что?
Ответа не нашлось, и ученик спешно попрощался:
– До свидания.
– Всего доброго, – кивнул Вяльцев, развернулся и пошёл дальше, чувствуя на душе что-то неладное. Так у мнительного и неуверенного в себе человека мгновенно портится настроение, если перед ним проскользнёт чёрная кошка. Вот и Серёжа словно перебежал ему дорогу.
Полагая, что заметит Грузинова издалека и сразу узнает его, Вяльцев уверенно шёл к назначенному месту встречи и оказался застигнут врасплох, когда откуда-то слева окликнули: «Андрей!» Голоса Вяльцев не узнал, но понял, что это зовёт его бывший одногруппник, и, развернувшись, несколько растерялся: Виктор Грузинов неподвижно стоял перед витриной с манекенами, и стоял так, что казалось, будто он из их компании. Он выглядел довольно моложавым и элегантным. Лицо, напряжённое и как бы стягивавшееся в одну точку, выглядело хитровато-хищноватым, как у злой мультяшной лисы. Ещё рыжеватая, хоть и потемневшая шевелюра. Коричневое пальто, явно в тон волосам, ладно сидело на стройной фигуре. Во внешности Грузинова было что-то рекламное, отчего хотелось рассмотреть его, полюбоваться им. Вяльцев, одетый в бесформенную болоньевую куртку и неприметную кепку, позавидовал чужой презентабельности и – невесть отчего – почувствовал горечь проигрыша, мелкого, пустячного, не сравнимого с поражением, но всё ж неприятного, обидного.