Всем, с кем у него случались дружеские отношения, Нечаев платил подлостью и предательством. Но некоторые пытались его оправдывать. Бакунин: «Единственное ему извинение это его фанатизм!» Натансон: «Если я имел основание быть недовольным Нечаевым за свой арест, сознательно им вызванный, то моя ему вечная признательность, что он окончательно поставил меня на революционную дорогу, разом вырвав меня из окружающей меня среды и обстановки…» Ещё в период студенческих волнений 1868-1869 годов Нечаев декларировал подобное отношение к людям: «Нет, если вы хотите, чтобы из нашего студенчества вырабатывались действительные революционеры, старайтесь вести дело так, чтобы правительство возможно больше сажало их в тюрьмы, вышибало бы навсегда из школы, отправляло бы в ссылку, выбивало бы их из обычной колеи, не давало бы им опомниться, оглушало бы их своими преследованиями, жестокостью, несправедливостью и тупостью. Только тогда они закалятся в своей ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все его зверства и всю его бесчестность, ко всем тем, кто вместе с правительством и народными угнетателями». Иногда оказывалось именно так: люди закалялись «в своей ненависти к подлому правительству», а не к подлому Нечаеву. Выбитый им «из обычной колеи» Натансон не проклинал его, а поминал с благодарностью. А стражники Алексеевского равелина, распропагандированные и подкупленные Нечаевым-заключённым, после осуждения и ссылки в Сибирь отзывались о нём благожелательно, даже восторженно: «Наш орёл». Впрочем, в последнее Вяльцев верить отказывался, несмотря на всю достоверность источников.
Тщательно проработав материал, учитель отложил книгу. В истории народничества его всегда озадачивал один вопрос: почему туда шло так много людей? Возбуждённый, он начал ходить по комнате, рассуждая вслух: «Не только молодёжь – затягивало и зрелых. Не только разночинцы – встречались выходцы из дворянского и духовного сословий. Не только недоучки – попадались и умные, талантливые люди. Отчего Софья Перовская, дочь губернатора, отказывается от всех благ ради общения с «сомнительными личностями»? Это же «Записки сумасшедшего» наизнанку. У Гоголя канцелярская закорючка мечтает о директорской дочери. «Он был титулярный советник», она же смотрела на него как на мебель. А и с чего бы казённому стулу объясняться ей в любви? Доведись этому чиновнику оказаться с ней на балу или на светском рауте, как бы он себя вёл, что бы делал? Сумел бы вести себя так, как в высшем обществе было принято? Поддержал бы галантную беседу? Да опозорился бы он! Прочь бежал бы оттуда мимо нахальных лакеев. А тут – губернаторская дочка Сонечка сама захотела «пойти в народ»! Желябов, гражданский муж её, – из крепостных, из дворовых, выгнанный из университета недоучка (у Перовской-то насчёт знаний и дипломов всё обстояло иначе). И ещё утверждают, что наша литература вышла из гоголевской «Шинели»! Да Желябов и Перовская – карикатура на Гоголя! Это что-то из русских сказок: там Иван-дурак женится на царевне.
Ладно, это ещё можно назвать частным случаем. А остальные студенты, революционеры, сочувствующие?.. Зачем объединялись в кружки? Зачем занимались пропагандой? Ведь знали, что рискуют, многим рискуют – а всё равно шли на это. Верили-мечтали, грезили о светлом, счастливом будущем, но как-то примитивно, убого… У всех революционных теоретиков налицо детская однобокость суждений: главное – разрушить государственность, свергнуть царя, уничтожить власть. А дальше всё само собой образуется. Народ поймёт, народ поддержит, народ решит – как всё просто и замечательно! И невообразимо глупо. Остановиться бы им, оглядеться, подумать… А они теоретизировали, полемизировали – а всё непригодное для революционного дела считали глупостью. Когда же фракция таких теоретиков от революции взяла власть в 17 году, то пришлось им поначалу вводить мелкобуржуазный НЭП – на практике-то социалистическо-коммунистические теории не работали. Ленин, этот скрытый бланкист, как только не лавировал между Февралём и Октябрём, даже с левыми эсерами сошёлся, а всё равно потом марксистские фантазии пришлось отправить в утиль. А как при советской власти протестовала Фигнер: «Не за то мы шли на казнь, не за то сидели в Шлиссельбурге!» За то, как раз за то, только не задумывались об этом. И вся эпоха народничества – время мечтателей. Жизнь, видимо, не успевала за человеческой мыслью, за человеческими желаниями. Вот и швыряло людей в разные стороны, швыряло от неудовлетворённости: в книгах – вон как красиво написано, на словах – вон как понятно, а вокруг – удушье умственное, тоска духовная. Как тут не прельститься революционными соблазнами! Каким всё кажется интересным! Может, и ступали люди на эту извилистую тропу со скуки?..»