Встретившись через пару дней с Терентьевым, учитель похвалил работу и попросил убрать бытописание Петровско-Разумовской академии:
– Слишком вольно для школьной работы.
Ученик, покраснев, согласился, а потом неожиданно спросил:
– А зачем Иванова убили?
Вяльцев от удивления даже рот раскрыл: вот те на! Писал-писал школьник реферат, а теперь такие вопросы задаёт!
– Зачем? Чтобы сплотить свою «пятёрку», подчинить себе остальных.
– А по-другому никак было? Выгнал бы Иванова. Опозорил.
– Доносов боялись. Что, если бы Иванов донёс?..
– Но Иванов стучать бы не стал. В книге же написано: Нечаев всех обманул, а ему поверили – и убили.
– Ну, это для нас сейчас очевидно, а вот им тогда… не всё было ясно. Задним умом заяц умён.
Саша понимающе кивнул, а учитель, довольствовавшись этим объяснением, не стал упоминать о другой стороне дела, давно его занимавшей. Всё революционное братство виделось Вяльцеву братством не христианским, сплочённым духом, а языческим, сплочённым кровью. Как уголовники, часто поминающие в блатных песенках и крест, и церковь, и купола, никакими христианами отродясь не бывали, так и революционеры, шедшие на всё ради идей, ради светлого будущего, на деле оказывались людьми тёмного, липкого настоящего. Как и уголовников, объединяла революционеров не вера, не идея, а кровь. Идеи и вера, подчиняя личность, всё же не порабощают её окончательно: можно усомниться, можно раскаяться, можно и отречься. А вот если повязать человека преступлением, кровью – тут уж он не отречётся, тут будет «дело прочно». Отсюда и тяга к распискам, к письменным обязательствам – и у Нечаева, и – куда раньше – у петрашевца Спешнева. Нечаевщиной были заражены уже петрашевцы, и Достоевский, трудясь над «Бесами», доподлинно знал, как всё пошло и откуда. Создавались подпольные общества – писались уставы, а дальше – подписи. И во всех правилах и уставах непременно упоминалось о суде – на случай, если кто из членов общества взятые на себя обязательства нарушит. Революционный устав – не устав, если там про революционный суд не прописано. Ради дела, ради конспирации перво-наперво заботились о том, как отступников и предателей карать. Только такие товарищеские суды, справедливые до жестокости, больше походили на заговорщицкие судилища. Кровь, страх – и никакого милосердия. К себе не знали снисхождения – и других не жалели. Всё – как у уголовников, только прикрывались красивыми идеями о беспощадном революционном счастье. «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России». Нет, не разбойничий мир был революционным, а революционный – разбойничьим.
Глава 21
Выздоровевшая Ольга изъявила желание поприсутствовать на занятии кружка, чем озадачила Вяльцева. Да, ему было приятно внимание Ольги, но в последнее время троица Тосин-Кулаков-Ермолаев вела себя довольно странно. Ребята, прикрываясь обычным любопытством, задавали каверзные вопросы, ответы на которые давались учителю с трудом. Так, однажды Ермолаев спросил:
– А Трепова наказали?
– За что? – удивился Вяльцев. – Стреляла-то Засулич.
– За порку, – уточнил Ермолаев с таким видом, словно объявил учителю шах.
– Насколько мне известно, – после небольшой паузы медленно проговорил Вяльцев, – Трепов наказан не был.
– Значит, столичный мэр может законы нарушать?
– Трепов был не мэр, а градоначальник, – мягко поправил Ваню учитель, понимая, что особой разницы тут нет. Понимал это и Ермолаев – и сразу парировал:
– Какая разница? Закон-то он нарушил.
– Нарушил, – согласился Вяльцев. – И лучше бы его наказали: тогда и покушения Засулич, я уверен, не произошло бы.
В другой раз выступил Тосин:
– Андрей Александрович, первомартовцев было с десяток – и они царя убили.
– Да, – кивнул Вяльцев, предчувствуя недоброе.
– И они царя убили, – повторил Серёжа.
– Да, убили.
– Как же его охраняли?!
– Плохо, – улыбнулся учитель, желая таким ответом положить конец дискуссии.
– А десять человек смогут Путина убить? – встрял Кулаков.
– Вряд ли, – снова улыбнувшись, снисходительно ответил Вяльцев. – Жизнь царя кое в чём отличалась от жизни современного президента. Да и бронированных карет тогда не было.
Всё же многочисленные покушения на Александра II приводили Вяльцева к циничной, но справедливой мысли: вместе с первомартовцами следовало вздёрнуть ещё и кой-кого из высших жандармских чинов. Если кучка обывателей-подпольщиков, пусть и вооружённых передовыми средствами уничтожения, способна убить монарха, то никакого оправдания бездействию карательных органов нет и быть не может.