Ольга, готовая согласиться с любым его мнением, улыбнулась. И пока Вяльцев запирал кабинет, шёл с ней по коридору, спускался по лестнице, в нём всё нарастала и нарастала решимость действовать. Здесь и сейчас.
Простившись с охранником, они вышли на крыльцо. Школьный двор был безлюден, лишь со стороны футбольного поля иногда долетали крики: там гоняли мяч и по снегу. «Здесь и сейчас», – мысленно приказал себе Вяльцев. И, едва они, миновав школьные ворота, вышли за ограду, Андрей сделал пару быстрых шагов, чуть обогнал Ольгу и стал перед ней, потянул к себе, желая поцеловать.
– Андрей Александрович! – испуганно оттолкнула его Репова. – Школа же рядом!..
– Ах, да, да, – смутился Вяльцев.
Как и большинство учителей, он работал не в той школе, что была ближайшей к его дому. Ежедневно приходилось тратить лишнее время на дорогу, зато в своём районе можно было чувствовать себя рядовым обывателем, а не педагогом, которому и в выходные нет покоя оттого, что постоянно сталкиваешься со знакомыми учениками и их родителями на улице и в магазинах.
Они понуро поплелись к автобусной остановке, подавленные: он – её отпором, она – тем, что была вынуждена дать отпор.
Глава 22
Едва переступив порог квартиры, Вяльцев сорвал с головы вязаную шапку и прямо из прихожей метко швырнул её на стоящее в комнате кресло. Им владел мальчишеский порыв, в котором слились радость и досада. Ольга сама сделала шаг навстречу – а он неловко всё подпортил. Впрочем, была уверенность, что ничего страшного не произошло и в следующий раз он своего добьётся.
Разувшись и скинув пуховик, он бодро зашагал по квартире, из комнаты в комнату, взад-вперёд. Слов не было, мыслей тоже, но ощущение бытия Ольги улавливалось неизвестно каким чувством, почти воплощаясь в её присутствие – здесь и теперь, в скромной хрущёвке, среди шкафов с книгами, письменного и компьютерного столов, скрипучего дивана и кресла с валявшейся на нём шапкой.
А потом, когда волнение спало и ходьба стала более размеренной, начали проклёвываться мысли. Вяльцев додумывал, договаривал то, о чём не рассказал ученикам, – и всё это постепенно вылилось в спор-монолог с Достоевским. Попытка классика представить революционные увлечения разночинцев как бесноватость не удовлетворяла Вяльцева. Легко допустить, что бес вошёл в Нечаева, – но как быть с Герценом? Считать его идейным провокатором, если Нечаев – провокатор действия? Но Герцен Нечаева на дух не переносил, Герцен воплощал благородство и порядочность, Герцен никогда не стал бы воровать письма. А бес, по Библии и по Достоевскому, овладевал человеком полностью. И получалось, что бесовство – некая крайняя фаза революционности, подобно последней, предсмертной стадии болезни. «Тогда, – рассуждал Вяльцев, – всё дело в расщеплённом сознании, когда личность ставит себя вне закона и морали частично. Украсть – нельзя, солгать соратникам – нельзя, а убить царя – можно. А если не убить, то открыто призывать к свержению самодержавия, к революционному насилию. А если не призывать открыто, то внушать эту мысль намёками и полунамёками. И уголовниками таких людей никто считать не станет, они – преступники политические. А если однажды сместить границу дозволенного, то можно передвигать её и во второй, и в третий раз. Чего не позволял себе Герцен – позволил себе Нечаев».
Удовлетворённый таким выводом, Вяльцев занялся шапкой: взял её, зачем-то отряхнул и отнёс в прихожую. Ему неожиданно вспомнился один друг детства. По замашкам тот был типичный нечаев. Его родители служили в милиции, в семье росли два сына, и старший отсидел в тюрьме: связался с подонками, которые убили какого-то прохожего. И в те советские времена сына офицеров милиции судили – и посадили. Правда, говорили, что сам он вроде как не убивал, а только присутствовал. Андрей, тогда ещё ребёнок, подробностями не интересовался. Знал, что посадили, – и этого хватало. А с младшим, нечаевым, Андрей рос в одном дворе – и дружил.
Компанию нечаев подобрал такую, чтобы в ней верховодить: все были младше него, поэтому он подавлял других своим старшинством. Очень любил футбол, так что и остальных увлёк помаленьку. Заявлял, что его мечта – стать вратарём сборной СССР. Во дворе гонял мяч лучше остальных, благо преимущество в возрасте было решающим. Когда же – изредка – играли двор на двор, он на фоне одногодков ничем особо не выделялся.
Учился нечаев средне и лидером класса не был. Готовился поступать в университет на юридический, но провалился и оказался зачисленным в школу милиции: родители похлопотали. К тому времени авторитет его во дворе сильно ослаб: ребята подросли и уже не видели в нём вожака. Кто поступил в вуз, кого забрали в армию – компания редела, у каждого начиналась взрослая жизнь. Порой, возвращаясь откуда-нибудь вечером или куда-нибудь уходя утром, встречались во дворе, перебрасывались парой-тройкой фраз, прощались. Потом – женились, переезжали.