Теперь же Удальцова была уверена, что штрафом дело не обойдётся. Комиссия легко выяснит, что в весенние каникулы она брала отпуск, и сочтёт это грубейшим нарушением, повлёкшим за собой… Директор была готова ко всему, даже к собственному увольнению. Но прежде она уволила огорошенную Репову.
Попытки Ольги Михайловны оправдаться не смягчили директора:
– Формально вы несёте ответственность за детей в классе.
– Да что мне, из кабинета выйти нельзя? Пасти мне их, что ли? – отчаянно защищалась Репова.
– Ученик выпал из окна, разбился насмерть, – не отступала директор. – Радуйтесь, если на вас уголовное дело не заведут.
Выкрутасов погиб в конце апреля, и до конца учебного года оставалось несколько недель. Выпускных классов у Реповой не было, так что Удальцова, раскидав её часы двум оставшимся физичкам, без колебаний подписала приказ об увольнении. И от поспешности принятого директором решения создавалось впечатление особой жестокости.
Возмущённый решением Удальцовой, Вяльцев попробовал заступиться, чуть не спровоцировал скандал в директорском кабинете, но Виктория Дмитриевна, не повышая тона, осадила его:
– Не путайте школьные дела с личными.
– Что?! – взвился Вяльцев и чуть не выкрикнул: «Крепостница!»
О его отношениях с Реповой знал уже весь педколлектив, разок им даже намекнули о предстоящей свадьбе, чем вогнали Ольгу в краску, а его самого сильно разозлили.
– Андрей Александрович, давайте закончим дискуссию. Произошла трагедия, и я вынуждена поступить так – и никак иначе. Занимайтесь своими делами, готовьте выступление вашего кружка.
Отчётное выступление школьников Удальцова запланировала как раз на конец апреля. Был подготовлен актовый зал, приглашены чиновные дамы из РУО. Директор требовала от Вяльцева, чтобы ученики обязательно попробовали читать доклады со сцены, но он вознамерился втихую саботировать репетиции, ограничившись пробными выступлениями ребят друг перед другом на занятиях кружка. Само мероприятие пришлось переносить на послепраздничные дни, и Удальцова злилась оттого, что даже это её начинание проваливалось по вине Выкрутасова. Мысленно она была солидарна и с Вяльцевым, и с ни в чём не виноватой Реповой. «Но ведь начальству ничего не докажешь…» – вздыхала про себя Виктория Дмитриевна.
Репова же чувствовала себя опозоренной, отчего даже отношения с Вяльцевым дали трещину. Ей совершенно не хотелось видеть коллег, пусть и относившихся к ней сочувственно, но всё же – свидетелей её унижения. Андрей утешал её, старался поддержать, но и с ним не было прежней открытости: Ольга отгораживалась от него. Жившая со своими родителями, она не стала ничего им говорить, отчего приходилось имитировать ежедневный рабочий распорядок: утром уходить из дома и бесцельно слоняться по городу, убивая час за часом. Прежде такое времяпрепровождение показалось бы ей блаженством, теперь же оно не приносило никакого удовольствия. Ольга внушала себе, что нужно наслаждаться солнцем, пробивавшейся зеленью, беззаботно-безоблачным небом, но из этого ничего не выходило, и она сравнивала себя с подвешенным на пружине грузом: в мыслях всплывал один из школьных лабораторных опытов. После обеда она возвращалась домой и запиралась в своей комнате, имитируя учительскую усталость, точнее, за усталость выдавая подавленность. Когда же ощутила, что настало время выбираться из психологической ямы, ей вспомнились слова Андрея: «Нужно самим что-то менять». Что ж, обстоятельства понуждали её к действиям, раз сама она не хотела ничего менять.
Со школой было покончено раз и навсегда – это Ольга решила окончательно. Да и вряд ли куда её взяли бы после увольнения, подробности которого при устройстве в другую школу скрыть не удастся. Оттуда сразу позвонят на прежнее место работы и всё выяснят: Удальцова наверняка не станет ничего скрывать. Требовалось искать альтернативы, и тут-то и возникали трудности: с педагогическим дипломом легко устроиться только в школу. А больше педагоги не нужны нигде. Исподволь Ольга стала приходить к мысли, что, поступив в пединститут, а после устроившись в школу, по наивности совершила ошибку, за которую теперь приходилось расплачиваться растраченными годами, упущенными возможностями. «Сама виновата, – твердила она, словно давила на больной зуб, – была бы умней и активней…» В ней пробудилась злость – исключительно к самой себе. И очень скоро несправедливость Удальцовой перестала её ранить, а однажды утром она подумала о своём увольнении как о неожиданной удаче. «Ведь так и тянула бы лямку до пенсии, если б не дали пинка под зад, – осознала она, удивляясь собственному открытию. – А теперь – ещё не поздно!..»