Сильно интересовавший следователей вопрос о пути, по которому террористы вышли на учеников, Вяльцева почти не занимал. «Через интернет», – определил для себя учитель, и этого оказалось достаточно. Куда больше волновал его Грузинов, приятель, невесть откуда возникший и – уж точно – невесть куда канувший. Что было о нём известно? Почему он, Вяльцев, так доверился ему? Как вообще оказалось возможным, что позабытый человек из прошлого вдруг возник в настоящем и чуть не столкнул его, Вяльцева, в пропасть? Да, он сам виноват, да, конечно, следовало смотреть на вещи трезвей. Хотя… Разве можно было Виктора заподозрить в подобном до их последней встречи? Ведь наверняка всё подготавливалось долго, планомерно. В голове звучали последние слова Коли: «Вы всё знаете». Что знаю? Что – всё? Ничего не знаю! Ничего!.. Вас обманули! И меня обманули! Вместе с вами! Что же произошло? Кто знает? Кто поверит? Какой пытливый исследователь соберёт по крупицам факты, сопоставит их, сложит в единую картину?.. Как просто читать исторические исследования, зияющие пробелами или залатанные на скорую руку авторскими домыслами!.. А здесь – кошмар и неизвестность. Кто поверит мне! Кто поверит, что я не учитель-террорист! Все скажут: «Знал – и не предупредил! Знал – и не предотвратил!» А кого предупредить? Что предотвратить? Что я знал? Что ученики пронесут в школу бомбы? Что и мне одну подсунут? Кто мне поверит? Что теперь их родители обо мне думают? Как, как такое случилось?!
Ответов не было, и мысли, дикие и когтистые, впивались в мозг, царапали, царапали и не отпускали. И с наступлением очередного бессонного утра, истощённый нервным напряжением, Вяльцев зарыдал. В камеру никто не входил, да он и не обратил бы на это никакого внимания. Лежа на животе и сотрясаясь всем телом, словно от нещадного кашля, словно его било электрическим током, он не кричал, не выплёвывал из себя вопли, не визжал, а негромко подвывал, по-звериному безысходно. Он не ждал облегчения, но и остановиться не мог. И лишь устав, он потихоньку затих, потом приподнялся на койке, сел с заплаканным лицом – и увидел перед собой 7 «А». Увидел наяву – и обрадовался. Ребята привычно сидели за партами, на первом ряду прямо перед ним – Маша Степанова и Лена Верёвкина, за ними – Таня Сидорова и Максим Резцов, на среднем ряду – Катя Кольцова и Ваня Петровский, и остальные ученики, на третьем ряду, на дальних партах. Вот они, живые, привычные, даже чуть поднадоевшие к концу года. Все смотрят на него. Отсутствующих нет. И он, Вяльцев, ведёт урок. Какое счастье – вести урок! Проверять домашнее задание. Задавать вопросы. А класс – отвечает. А он, Андрей Саныч, слышит голоса, спокойные, уверенные, ровные. Слушает голоса. Обращается к детям, называет их по именам – и они отзываются. И всё привычно, как обычно, как бывало много-много раз. Ушакова снова подсматривает. Велеть, чтобы закрыла учебник? Ладно, пусть… Сегодня не буду слишком строгим. Сегодня не буду…
Вот и с домашкой покончено, переходим к новой теме. Что у нас? Семилетняя война? Пугачёвский бунт? Великая французская революция? Какая разница… Лишь бы слушали, лишь бы урок длился и длился, пока не прозвенит звонок. пока не прозвенит звонок… Отсутствующих нет… А сколько учеников в классе? 56? 57? 58? Уже больше 60? Кто-то всё-таки опоздал? Ничего, пусть заходит, сидится на «камчатку». Мест хватит всем. А почему так много учащихся? Почему такой большой класс? Сколько лет работаю – а такого никогда не бывало. Какой большой класс! И отсутствующих – нет. Удивительно! И все слушают, пока не прозвенит звонок. Отсутствующих нет. Пока не прозвенит звонок, отсутствующих нет. Пока не прозвенит звонок – отсутствующих нет. Пока отсутствующих нет – звонок не прозвенит. Не прозвенит звонок, пока отсутствующих нет. Отсутствующих нет и нет – звонок не прозвенит. Отсутствующих прозвенит пока звонок и нет… И нет звонок не прозвенит отсутствующих не… Отсутствующих не звонок и прозвенит пока… И учитель снова заплакал, но уже с блаженной улыбкой.
На очередной допрос его так и повели растрёпанного, заплаканного. Завали вопросы, смысла которых он не понимал. Вдруг произнёс:
– Бастилию разрушили, а Консьержери нет, – и хихикнул.