– Вы в порядке? – спросил некто, сидевший напротив.
– Террор. Кругом террор. Терроризм и террор. Государственная машина запустила террор. Революционеры ответили терроризмом.
– Вот с терроризмом мы и боремся. И нам нужна ваша помощь.
– Чтобы отправить всех на гильотину.
Сидевший перед ним вздохнул и глубже погрузился в воду, почти по самый подбородок. Красноречивый и бездушный, он что-то черкнул на лежавшей перед ним бумаге – и стало ясно: подписан ещё один смертный приговор. Возможно, его приговор. Даже принимая ванну, этот негодяй не расставался со своим писчим оружием. И казнь стала лёгкой и быстрой, как росчерк пера. Не нужно костра, не нужно палача, не нужно даже петли вить. Спасибо заботливому доктору Гильотену и его чудо-лезвию. Вжик-вжик, вжик-вжик. Прокрустово ложе революции. Кому не в пору – голову с плеч.
Сидевший приподнялся в ванне и подался к нему:
– Помогите нам их поймать.
– Поймать… Бросить в тюрьму… Отправить на гильотину…
Он вскочил, схватил нож и ударил негодяя в грудь. Тот как-то извернулся, схватил его запястье, вывернул – и руку пронзила боль.
На шум в кабинет вбежали охранники и скрутили Вяльцева, кричавшего:
– Он умер! Он должен умереть! Ведь я убила его! Почему он встал из ванной?! Нет, он мёртв! Я убила его! Я убила Марата!
– Заткните ему рот, чтоб не орал, – выходя из-за стола, беззлобно приказал охранникам следователь. Потом подошёл к зеркалу, глянул на себя и чертыхнулся: – Ручкой в меня ткнул! Теперь чернила придётся отстирывать!
– Куда его? Обратно в камеру? – спросил один охранник.
– Похоже, в дурку, – вздохнул следователь. – Ему теперь не наручники, а смирительную рубашку носить.
Глава 31
Это произошло незадолго до гибели Выкрутасова. В воскресенье.
Она и Андрей гуляли по городу. Апрельское небо, безоблачное и легкомысленное, кружило головы, затягивало в себя, и они, взявшись за руки, наверняка взлетели бы, если б земля не держала. Солнечные лучи, повсюду отражаясь в окнах, служили моделью какой-то замысловатой оптической задачи, составлять и решать которую не было никакого желания. Дома казались странно неустойчивыми, а деревья – наоборот. Декоративные тёмные ёлочки в сквере выглядели игрушечно-пластмассовыми на фоне проклюнувшейся свежей травки. Лужи подсохли, и мостовая звонко звучала, так что Ольга радовалась поцокиванью своих каблучков, как будто ступала по корпусу музыкального инструмента. Мягкий ветерок шевелил волосы так, словно хотел поправить, но на открытом месте вдруг дунул сбоку – и сбил причёску. Она и Андрей бесцельно бродили, болтали, смеялись, целовались, сидели в кафе, снова бродили и целовались, а потом Андрей пригласил её к себе. Она согласилась, потому что в такой день не думается о будущем – только о настоящем.
Но, когда они пришли к нему, ей овладела скованность. Привыкшая быть учительницей, она растерялась, оказавшись женщиной. Андрей вёл себя наигранно галантно, наигранно уверенно, и Ольга, стеснявшаяся своей неопытности, боялась её выказать, боялась всё испортить одной неуместной фразой. Она не догадалась, что за наигранностью Андрея скрывается ещё большая стеснительность, вызванная и разницей в возрасте, и необходимостью вести наступление. Ольга, впрочем, не выглядела неприступной, отчего Андрей решил, что она всё продумала, и в столь щекотливом деле, как последствия его победы, полностью положился на неё. Его неумелый флирт был принят со снисходительной благосклонностью, и, когда он начал брать её приступом, Ольга с лёгкой стыдливостью исполнила свою пассивную роль, нисколько не думая о том, что в вопросах контрацепции её партнёр вёл себя по-дилетантски. К тому же её волновала другая, механическая сторона происходившего. А потом, когда всё совершилось, Ольга нашла типично женский выход: «Будь что будет».
Смерть Выкрутасова и последовавшее за ней увольнение отбросили уродливую тень на отношения с Андреем. Ольга стала воспринимать их близость через призму своего школьного унижения, словно они совершили нечто предосудительное, постыдное. Стремление Андрея сблизиться с ней ещё больше возбуждало в ней отторжение. Ей казалось, что вышвырнувшая её с работы Удальцова каким-то образом ворвалась и в их интимную жизнь – и всё испоганила. Ольга не вынесла того, что Андрей был невольным свидетелем директорского произвола. Работай он в другом месте, всё вышло бы иначе: он бы не наблюдал подробностей. И внутренние чувства Ольги оказались искажены внешними событиями, никак с ними не связанными. Андрей же, стремившийся её поддержать, пугал своей решимостью, настойчивостью. Когда же она поняла, что в сложившейся ситуации он вполне способен сделать ей предложение, её желание оставить всё в прошлом оформилось в потребность, в необходимость. В смерти ученика её вины не было, и незаслуженное наказание угнетало и возмущало её своей несправедливостью. Хотелось всё забыть, избыть, начать сначала, пока не поздно. Андрей… С ним всё было неясно. Возможно, потом, в будущем… Но сперва требовалось что-то изменить самой, найти в себе силы, не придавать значения тому, что тогда случилось между ними.