– Заражение – не повод убить человека, если от него не исходит прямая угроза чьей-либо жизни. Было многое сделано, чтобы вернуть контроль над Ульем, Сферой и Вектором! Заражение Курта – не приговор. Даже при условии безвозвратно утерянного рассудка он идеально подходил для проведения экспериментов с лекарством, создание которого – наша главная цель!
– Что ты от меня хочешь?
– На каком основании ты принял самостоятельное решение, игнорируя прямой приказ?
Наваро некоторое время молчал. Как раз Стас, Ханна и Кросс чуть приблизились, но не стали вмешиваться, сторонясь конфликта.
– Я спас его от мучений. Это уже был не Курт.
– Вранье! Ты так поступил из мести. Считая его виновным в ее смерти.
Наваро молчал.
– А может, дело во лжи? Он был твоим другом, но лгал тебе все это время, заставляя верить в безопасность Мойры, а потом и вовсе объявил, что она заразилась, чего никогда не было.
Наваро неспешно встал и подошел к стеклу почти вплотную, ровно напротив Октавии.
– У тебя же есть семья, я видел фотографии. Неужели тебе так трудно поставить себя на мое место? Молчишь? Значит, в этом вопрос: что чувствует человек, потерявший все и вся?
Молчание продлилось слишком долго, и, видя ожидание Наваро, она все же заговорила:
– Я – руководитель, моя задача…
– Надеюсь, ты никогда этого не узнаешь, – игнорируя ее слова, закончил мысль Наваро.
– Может быть, именно поэтому здесь руковожу я, а не ты? – Ее подобное разозлило, но ему было уже все равно, это видели и понимали все.
– И я очень рад этому.
Он медленно развернулся, полностью отдавая себя напирающей с момента раскрытия большой лжи Курта раскаленной боли и рвущего на куски отчаяния. Дорога до койки казалась целым шоссе, где не было попыток сохранить рассудок ради адаптации, как и не было желания пережить этот момент, как минимум на время, чтобы продолжить работу на Улье. Наоборот, он хотел просто остаться с ней наедине, выкинуть все лишнее из головы: долг, ответственность перед другими и за других, не говоря уже о важности доделать работу. Наваро сдался, потому что не знал, ради чего ему жить… потому что он всего лишь человек.
Возможно, все это временно, но сейчас он хочет просто остаться один на один с жизнью и смертью Мойры: они никогда не смогут уйти на пенсию, создать полноценную семью, как и более он не увидит ее и не услышит… И вот тут родилась безумная идея, испугавшая его по-настоящему не меньше, чем смерть Мойры, – пришлось даже позвать Стаса и вынудить вколоть ему успокоительное, посадив под капельницу и в изоляцию. Тот послушался – разумеется, с разрешения Октавии. Его подключили к постоянному мониторингу состояния, дверь заперли, позволив уткнуться в угол, лежа на кровати. Теперь Наваро лишь надеется, почти молит неизвестно кого о том, чтобы впредь он думал лишь о Мойре, видя ее во сне до самого пробуждения, а когда это случится и ему станет легче, то более не будет отчаянного желания заразиться инопланетной Жизнью.
Октавия смотрела на него еще какое-то время: сломленный человек, ранее хотевший взять на себя слишком многое, чему она так удачно оперативно помешала. В каком-то смысле ей хочется похвалить себя за дальновидность, ибо будь он тут главным, то влияние эмоций, как позитивных, так и негативных, принесло бы куда худшие последствия. С другой же стороны – она не может не признать его правоту. Ей и правда было интересно его состояние с личной точки зрения. Ей была знакома смерть – но не более чем как явление угасания биологической жизни. Эмоциональная составляющая, подобная или близкая той, которая вынудила Наваро совершить убийство непричастного к причинам его скорби человека, – тайна для Октавии с самого детства. Разве не логично бы было сохранить Курту жизнь? Как минимум они смогут провести испытания лекарства, тем самым создав лучший штамм, а максимум – излечить его, что даст им лишние рабочие силы. На самый крайний случай, Курт должен сидеть в тюрьме или лечебном заведении. Лично он никого не убил.
Но за всеми этими скоротечными размышлениями, тянущимися с момента их недолгого диалога, она прячет недовольство от знания, что Наваро и Света видели ее семью. Пусть лишь фото – но даже это было уже выше дозволенного по меркам Октавии. Да, у нее есть семья, гордо подпитывает она собственное осознание в этом месте, среди этих людей. Семья, единственная за всю жизнь, семья любящая и заботливая, совершенно близкая и доверенная, вновь она гордо повторяет себе снова и снова. Ее семья – самая лучшая, но не потому, что она высокого о себе мнения, чего объективно она не может отрицать, главный критерий – она не боится их смерти. Никогда не боялась – и, глядя ныне на полуживого Наваро, она в очередной раз, так и не добравшись через дебри эмоций и страданий, радуется, что сама выбрала семью, а не случай или чувства, некий аналог судьбы или же человеческий фактор.