Все раскрывается перед глазами, ведь он смог выбраться за декорации той безумной игры, где у него толком не было шанса на милость, лишь исполнение всех безумных желаний этого маньяка. Теперь он видит всю изнанку того ненавистного мира, ибо встал в один ряд со всеми, только в отличие от них смог сохранить человечность. Ведь наконец-то открылась главная тайна: что же то было за слово – любовь. Или он уже знал его? А, не важно, решает он, видя перед собой того, кто во всем виноват. Пора освободить ее, где бы она ни была, но он сделает это – и тогда, лишь после победы, сможет обрести с ней единство, спасши от худшего. Потому что иначе он не может: такова уж любовь, не его ли дальнейшие действия служат доказательством искренности?
Наконец-то он перестал чувствовать себя жертвой, наконец-то он сможет сделать то, что эти создания делали с ним и ныне делают с его любимой, лишая его возможности быть с ней. Именно из-за этого получается подобраться со спины, совершенно незаметно для любых глаз и ушей, так, будто бы он и есть один из этих истязателей. Только он не такой, нет, нет, нет, не такой! Его цель – спасать, а не наслаждаться болью. Хотя та боль, что приходит от чувств к ней и дает наслаждение… Нет, нет, нет, эти чувства приятны лишь потому, что тесно связаны с прекрасным, и ради чистоты этого прекрасного он убьет этого монстра. Даже не просто убьет, а уничтожит, чтобы никому и никогда более это создание не принесло вреда. «Никому и никогда, – повторяет он себе вновь, начав наносить удары кулаками, – никому и никогда!»
У него получилось обрести силу, взять контроль над собой и отомстить за то, что ему не дают встретить любимую. Никаких более преград, никакой слабости. Процесс этот был долгим: необходимо полностью уничтожить его, дабы возрождения не произошло и зло не продолжилось в адрес других, подобных ему и его любимой, существ. Все делалось наверняка, каждым движением он обрушивал на него весь мир, не оставляя никаких путей для бегства.
Но вдруг на него хлынули острые мысли со стороны всего мира, кричавшего попутно гневные тирады, за которыми крылось злорадство от увиденного ужаса, частью которого он стал вопреки воле врага. Веря в свою уникальность, где правила нарушились лишь из-под его уст, он не заметил, как занял место мучителя, приняв его личину со всеми вытекающими инструментами для доказательства своей силы и власти. Никакого покоя не будет, никакой справедливости – лишь цикл, где нет слабого или сильного звена, потому что все это едино.
Истина была в том, что он хотел не вернуть ее, а вернуться к ней, ради нее. Проделать такой путь, вырваться из лап самой смерти – и все напрасно… Даже, более того, он и есть причина ее гибели. Сняв свой шлем, он оголил изуродованную правую сторону лица: кожа сплавлена почти до самого носа, волосы кусками обуглены на передней части головы. Правый глаз получил повреждения и более не видит. Сев на то место, где ранее лежал Наваро, Хью просто остался ждать, смиренно и покорно.
57
Хью сидит на том самом месте, где Наваро некогда лежал под успокоительными и, скорее всего, видел самый прекрасный сон, во всяком случае, на это хочется надеяться, – то было его последним чувством в жизни. Сейчас его тело разорвано на валяющиеся во всех сторонах куски: внутренние органы разбросаны по полу, ноги с тазом – у стены слева, голова перемолота с черепом и мозгом в единую отвратную на вид кашу, верхняя часть тела – справа, между кроватью и умывальником, точнее тем, что от него осталось, ибо под руку гнева и ярости попал и он. Вокруг все залито кровью, меньше всего ее на потолке, все остальное словно из ведра поливали. Как и сам Хью, а точнее, весь его костюм измазан кровью, а перчатки помяты по самые предплечья, тряску которых видно невооруженным взглядом, особенно под оставшейся в рабочем состоянии всего парочкой ламп в потолке, одна из которых периодически мигала прямо перед ним. Сложно было поверить в то, что виновен в этом тошнотворном ужасе всего лишь один человек, – но так оно и было. Необходимые для свершения подобного ярость и физическая сила пугают уже одним лишь своим наличием, все-таки любой наблюдатель места преступления в последнюю очередь подумал бы на человека. Дикий зверь, на крайний случай, стая – еще может быть, но чтобы один индивидуум сделал это… Принять этот факт дается Стасу куда труднее, нежели открытие истиной личины того, кто надел скафандр Горди и все это время играл его роль.