– Харви, что ты здесь делаешь? – Его удивление как настоящее, по-другому быть и не могло, я ведь его хорошо знаю. – Помоги мне выбраться отсюда, здесь творится полный бардак, нам нужно убираться отсюда как можно скорей!
Как бы я хотел поверить в это! Избавиться от оков реальности вместе с прошлым и дать фантазии власть надо мной. Но только его жертва дает мне больше, чем иллюзия.
– Почему ты молчишь, да помоги же мне! – начинает он кричать на меня так естественно, проявляя истинный на вид страх.
И зачем мне говорить вообще? Мои слова сыграют не большую роль, чем разговор с зеркалом, и лишь молчание оставит его там, где он должен быть. На фоне его продолжающегося немого монолога я ощущаю крупицу жалости к самому себе. Ведь причина, надеюсь, в моей любви к нему и понимании всей трагедии, а не того, что Наоми уже не так действует на мое восприятие, отчего она ищет обходные пути. Я смотрю в его глаза, пропуская мимо ушей мольбы о помощи и возгласы непонимания, и вижу там тот же страх, что я бы видел в реальной ситуации. Все это чистое скотство, слишком злая шутка даже для этого места: пытаться поймать меня в одну и ту же ловушку дважды или просто давить на нерв, смеясь над трагедией…
Его руки разбиваются в кровь, пытаясь пробиться через преграду, он плачет и кричит, зовет и умоляет меня, родного брата. Я же просто стою и думаю, каковы шансы на его реальность, а все раннее – двойной капкан, в который я с легкостью попался из-за незнания условий пребывания. Что бы я ни выбрал, все равно проиграю, ведь все слишком просто. Понять различие между трезвым взглядом и переизбытком паранойи – слишком сложная задача, и потраченное на доказательство правды время лишь будет на руку безумию, играющему с сознанием в шахматы. И я просто ухожу, выбирая тот сценарий, где мой брат осознанно для себя умер в одиночестве, сокрушаясь от того, что не смог остановить личное преобразование. По очень простой причине: именно это придает мне сил, делает меня злее и избавляет от страха. Я больше не смотрю на него, в эту пустоту, и, повернувшись спиной к камере, ухожу. Не спеша, стараясь точно ощутить собственные действия, прочувствовать этот момент, дабы в дальнейшем реагировать быстрей. И хоть я не признаюсь, но все же рад услышать его голос, ныне кричит в гневе на меня за то, что я оставляю его позади.
Запись 72
Выйдя за дверь и оказавшись в длинном и широком коридоре, имеющем множество больших дверей на каждой стороне, я остановился. Непрекращающийся крик брата доходит до моих ушей, что начинает выглядеть жалко. Наверное, прошло уже много времени, как я пытаюсь побороть собственные ловушки. Пытаясь определить, что сможет помочь мне избавиться от этого, загнанный в лабиринт своими мыслями, я осознаю, что уже стало тихо и крик прекратился. Нельзя реагировать, показывать важность событий, нельзя давать повод повторить это. Надо думать, забить мозг мыслями, догадками, головоломками, пока я еще могу это делать. И, как ни странно, первое, что меня волнует, – это вопрос, которым я должен был задаться сразу, как проснулся в камере: где я?
Куда меня затащил Джеффри, в какую часть Вектора? В КПК Бена нет никаких схем, планов или пути, а значит, идти надо лишь вперед. Проходя мимо дверей, ощущаю сильный свет ламп, яркость которых для меня стало слепящей, от чего глаза несколько отвыкли. У каждого помещения написаны белым цветом цифры, но официально и каллиграфично, а не в грубой манере пропагандируя представления о любви. Трехзначный номер карцера, тюрьмы, такого же набора камер, откуда я пришел. Тишина повествует о пустоте или времени спячки тех, кто там может быть заперт. Желания проверять нет, ведь это не моя война, не моя ответственность, не моя жатва. Странно: насколько я помню, Бен и его напарник прибежали на датчик движения – так почему же сейчас никого нет? Где я нахожусь, если все так сильно и давно заброшено, – или все дело в том, что, кроме Бена, никого больше нет? Хотя проще поверить в существование очередного Охотника, нежели человека, который может помочь.