— Ничего не будет, — отрезал Агвид, а затем улыбнулся натянуто, одними бледными губами. — Такие вопросы, уважаемый сосед, так просто не решаются. Пусть люди наши пьют, едят и веселятся. А мы пойдем, с глазу на глаз потолкуем.
Ратмир прищурился нехорошо, глотнул из губка, покатал вино во рту, а затем ответил:
— Будь по твоему, Агвид. Пойдем, потолкуем.
Вадим дернулся, было, с лавки вслед за своим ярлом, но тот качнул головой:
— Не надо. Здесь будь.
И ушел прочь из зала, уводя Ратмира за собой.
Народ веселился. Музыкантов в зале прибавилось, и гуслям теперь вторили лира да свирель. Лучшая Агвидова баятельница[18] пришла потешить гостей, затянула песнь какую-то, и разговоры в зале постепенно стихли. Почти все мужики были уже изрядно пьяны, а потому нежный девичий голосок, эхом порхающий у высоких сводов, разил их в самое сердце:
Вадим вина не пил и песен не слушал. Сидел за столом, как на иголках, нахмурившись, ждал возвращения своего ярла, но тот все не шел. Стражник тешил себя мыслью, что разговор у Агвида с Ратмиром тяжелый да долгий, но это не помогало.
Чтобы отвлечься как-то, он принялся взглядом по залу водить: проверил выправку воинов своих, несущих пост; оглядел советников Агвидовых, которые все, как один, слушали баятельницу, затаив дыхание; пересчитал ступеньки, что к трону Агвидову вели, и свечи, что зажгли слуги, когда за окнами стемнело. Принялся людей считать. И не досчитался… Выпрямился на лавке, стремясь оглядеть весь зал поверх чужих голов, заглянуть во все темные углы. Ошибки не было. И Маины тоже.
Вадим уперся ладонями в стол, встал медленно, решая в уме, как быть. Мало ли, воительница Ратмирова по нужде отошла… Но беспокойство не оставляло его, ворочалось в груди стальным ежом. И он решил, что только дойдет до покоев ярла, только убедится, что все в порядке, и сразу вернется в зал.
Проходя мимо одного из своих стражников, Вадим остановился, спросил тихо, не видал ли тот, как беловолосая женщина выходила. Стражник видал, да толку? Она выскользнула за резные двери и растворилась в темноте коридора.
Баятельница все тянула свою печальную песнь, и мужики внимали:
Одни утирали скупую мужскую слезу, другие пытались подпевать грубыми, нетрезвыми голосами, и никто из них не обратил внимания на уход Вадима.
Длинные переходы дворца были безлюдны, все слуги суетились сейчас на пиру, и шаги Вадима гулко отдавались от стен. Он старался идти размеренно, но то и дело шаги его ускорялись, срывались на бег. Беспокойство гнало вперед злой плетью между лопаток, а рука сама собой тянулась к мечу на поясе…
Вадим резко остановился, заставляя себя успокоиться. Вдохнул глубоко несколько раз, а затем снова пошел вперед, ступая уже осторожно, почти неслышно. Нечего Агвиду знать, что он ослушался приказа оставаться в зале и шатался теперь здесь, движимый, как истеричная баба, какими-то глупыми предчувствиями.
Он крадучись преодолел последний переход перед покоями правителя, уже слыша невнятные голоса двух ярлов, повернул за угол… И нос к носу столкнулся с Маиной.
— Ты что здесь… — но кончик кинжала уперся ему в горло, а белые глаза оказались так близко, что можно было бы рассмотреть их до мельчайших волокон в радужке, если бы не темнота.
Прошло несколько долгих секунд, и воительница чуть отстранилась, приложила палец к пухлым губам и кивнула на свой нож. Вопросительно приподняла белесые брови.
Вадим упрямо сжал рот, удерживая в себе рвущиеся наружу ругательства, но кивнул в ответ. С кинжалом у горла не повоюешь.
— Не серчай, стражник. Я все объясню, — шепнула ему женщина, пряча свое оружие в набедренные ножны.
— Уж постарайся, — прошипел Вадим.
— Я сюда пришла втайне от Ратмира. И я не покушаюсь на жизнь твоего ярла. Я просто хочу… услышать кое-что. Про ведьму. Не выдавай меня.
— Белены объелась? — начал, было, Вадим, но осекся. Уставился на Маину так, будто увидел впервые, переспросил: — Ведьму?
— Да. Иди сюда, слушай, — и она панибратски ухватила его за руку, потащила ближе к дверям в Агвидовы покои.
Вадим, конечно, должен был ее остановить, сдать с потрохами ее же ярлу или, на худой конец, отвести обратно в зал. Он должен был хотя бы возмутиться наглым поведением этой девки, но все эти долги перед правителем и самим собой были начерно перечеркнуты именем, которое донеслось до его слуха сквозь двери Агвидовых покоев: