— Вель?
— М-м-м?
— Я хочу дары твои посмотреть. Не знаю, увижу ли чего… Но попытаться стоит.
— Стоит, — согласно кивнул он, перебираясь поближе к горящей коряге. — А ты можешь вот так запросто в человека влезть и увидеть, что он умеет?
— Чувствовать дары каждому дарокраду под силу, — принялась объяснять Селена. — Дар, заключенный в камень, проще всего рассмотреть, потому что он там один. А вот когда нас к умершим зовут их родственники, обязательно сообщают, что достать нужно.
— А почему так? — он склонил голову к плечу, испытывая искреннее любопытство. В его землях таких жгли, и о дарокрадах наемник прежде только слышал, причем ничего хорошего.
— Потому что даров в человеке видимо-невидимо. Люди всю жизнь чему-то учатся: ходить, говорить, ложку держать, землю пахать… Заглянуть, не знаючи, в человека, — все равно что смотреть на горсть рассыпанного проса: каждое семечко чем-то от другого да отличается, но поди разбери. Ведь их очень много, и найти одно-единственное, нужное тебе, практически невозможно.
— То есть, чтобы забрать дар у человека, тебе обязательно знать нужно, что он умеет?
— А ты думал, чего к тебе в том селе кузнец под кожу лез да дармовым мечом соблазнял? — усмехнулась Селена. — И Янина Митю нашего не просто так о его умениях расспрашивала. Выведать пыталась, чем бугровщик может быть полезен. Конечно, некоторые дары и так забрать можно. Например, умение ходить или говорить. Согласись, такое вряд ли кто скрывать станет.
— И теперь ты на мое «просо» взглянуть хочешь? — почему-то развеселился он.
— Иногда в людях среди проса попадаются зерна покрупнее, — задумчиво протянула ведьма. — И их довольно легко заметить можно. А твоя… особенность — это нечто… Я с таким никогда не сталкивалась. И если я права окажусь, если это действительно дар, то среди других он сиять будет, как луна среди звезд.
— Ну, хорошо, — вздохнул Вель. — Попытка не пытка. Смотри.
— Я никогда прежде с живым человеком этого не делала…
— Мертвым человеком я стать не могу, как мы недавно выяснили. Придется рискнуть.
— Скорее всего это будет неприятно. Возможно, больно.
— П-ф-ф, напугала. Потерплю, не кручинься.
Селена помялась еще какое-то время, но затем подошла ближе, опустилась перед ним на колени в песок.
— Дай руку…
Их пальцы переплелись, а взгляды встретились поверх пламени, которое раскачивалось плавно и подсвечивало лицо Селены, отчего глаза ее казались золотыми.
Вель ждал, что ведьма будет читать очередной заговор, но она молчала, не шевелилась и не моргала даже, и его будто утягивало в ее медовые радужки, засасывало, увлекало… Где-то на грани сознания возникло тревожное чувство, но Велемир отмахнулся от него, полностью доверившись ведьме.
По телу разливалось странное тепло, текло по жилам, устремляясь к голове, сосредотачивалось в глазах, жгло, и вскоре Вель понял, что не чувствует больше ни рук, ни ног, не слышит звуков и не видит даже лица Селены, только ее глаза. Летит в них, падая, и медовые радужки оборачиваются стенками золотистого колодца, которые сливаются в поток янтаря, проносясь мимо. А на дне непроглядной тьмой распахивается зрачок…
Пустота, черная и непроницаемая, затапливает разум сразу со всех сторон, хотя никаких сторон тут нет, нет ни верха, ни низа. Черно и гулко, хотя нет звуков, горячо и холодно, хотя нет чувств.
И вспыхивают огненные нити, текут, сплетаются, пересекаются в пламенеющую паутину, и на каждом узелке горят искры. Сеть оплетает разум, жжется, мерцает, словно дышит, как живая. И каждая ниточка, вплетаясь в другую, соединяясь желтыми огоньками и натягиваясь струной стремится в одном направлении, хотя никаких направлений не существует…
И в центре, и по бокам, и повсюду сразу сияет гигантской звездой сердце этой паутины. Изначальным узлом, из которого исходят все огненные нити, чтобы в него же потом и вплетаться. Трепещет, разбрасывая подле себя пламенные искры, исторгая их и втягивая обратно, в свое жерло…
Вель смотрел на это, видел и не видел. Глазам было больно и горячо, будто под веки залили смолу, но век не было, и отвернуться было нельзя, ибо тела не было тоже, только воспаленный разум, который заглядывал сам в себя, как уроборос, сворачиваясь бесконечным кольцом, вдыхая и выдыхая покой холода и буйство пламени, и пожирая свою суть, схлопываясь, сосредотачиваясь в одной точке. И точка эта была ни словом, ни мыслью, но знанием…
Буду жить вечно
Ни в воде не тонуть, ни в огне не гореть
Ни мечом, ни стрелой не сразить меня
Ни проклятьем, ни ядом не отравить меня
Сгорю без пепла — восстану из небытия…
Нестерпимый свет утягивал в себя обнаженный разум Велемира, будучи этим разумом, и не было спасения от этого света: не отдернуть руку, которой нет, не закрыть веки, которые все равно выжгло бы, не оставив даже пепла. Не было в этом свете ни прошлого, ни будущего, ни жизни и ни смерти, ни сна и ни пробужденья…
А потом все закончилось, тьма схлопнулась острыми ресницами Селены, и она отпрянула от наемника, падая на спину, закрываясь руками.
Вель выдохнул шумно, заморгал, чувствуя, как из глаз катятся почему-то холодные слезы. Под веками пекло нещадно и кололо, будто стекла толченого насыпали. Он наспех утер лицо ладонями, и ладони будто обожгло, хотя уже через секунду он понял, что кожа на его щеках все такая же прохладная после купания. Вскочил, кинулся к Селене.
Она еще корчилась на песке, терла глаза ладонями, из-под которых градом катились слезы, и Велемиру стало страшно. Он схватил ее запястья, отнимая руки от лица и… Выдохнул облегченно, встречая привычную зелень ее глаз.
— Ты как? — шептал он, легко поднимая ее на ноги и притягивая к себе.
— Я… видела, — она закашлялась надрывно, утыкаясь в его плечо, дрожа всем телом. — Не могу описать, но…
— Я знаю. Я тоже видел.
Селена вскинула голову, чуть не заехав макушкой ему в подбородок, но Вель уже пришел в себя, и тело проявило привычную, за годы жизни выработанную реакцию, избегая удара.
— Ты видел то же, что и я?
— Думаю, да. Только я совсем не знаю, что это было…
— Бессмертие, Велемир, — прошептала она одними губами, глядя на него неверяще, как на чудо-юдо, и он мгновенно понял, что ведьма права.
Понял, что сам знает это. Всегда, кажется, знал. Всегда бросался в бой, на вражеские мечи. Выносил побои от таких же, как он сам, пацанов и выплевывал собственную кровь, как прокисшее вино. Видел осколки собственных костей, ослепляющих белизной сквозь прорванную кожу. И никогда, никогда не боялся смерти.
Потому что ее нет.
Они вернулись к прогоревшему костру, когда на востоке уже занималась заря, и сели на траву бок о бок. Молчали и, не сговариваясь, рассматривали бугровщика, который, свернувшись трогательным калачиком, спал на еловых ветках сном младенца.
Комментарий к Глава 23.
Итак, после всех потрясений у нас вполне тихая и спокойная, немного озорная глава с примесью хтони=)
Теперь мы знаем (хотя многие, конечно, и так догадывались), что не так с Велемиром. Впрочем, лихие повороты сюжета еще будут (я очень постараюсь).
Дорогие читатели, вас мало, но вы в рубашках=) Всем тепла и вкусного чая.
========== Глава 24. ==========
Небо ясное было, звездное, и Вадим пялился в него, не моргая, до слез из глаз. Земля под его лопатками, застеленная дерюгой, казалась жесткой и неровной, но он запретил себе ерзать и даже думать про неудобство. Лошадиное седло под головой тоже было далеко по мягкости от пуховой подушки, но Вадим строго одергивал себя. Ишь, изнежился…
Стемнело около часа назад, и суетливые звуки воинского лагеря постепенно сменялись на более умиротворенные: вместо хора мужских голосов — нестройный храп, вместо позвякивания оружия и голодного чавканья — только треск прогорающих костров и редкое лошадиное фырканье.
Вадиму не спалось. Они почитай несколько дней уже шли составным войском к границе государства, и дорога эта выматывала, особенно человека, который уже не один год как жил в своей собственной избе с любимой женой и успел изрядно отвыкнуть от всяческих лишений. И все-таки стражник каждую ночь бессонницей маялся и задремывал только под утро. И причина этого заключалась отнюдь не в полевых условиях…