Миронов кивнул. Упрямство и настырность Шурика давно уже стали на Кроне ходячим анекдотом, а его эпопея ругани с Замполитом и самим Папой сделали его попросту легендарной личностью.
- Я тебя проверять буду, - ядовито сказал Шурик, - Перед сном. Как ляжем в постель, так и буду проверять. Ты, давай, ложись теперь на соседнюю койку. Голова к голове. Я тебе честно говорю: Я с тебя не слезу. Учи лучше сам по себе. К вечеру, чтобы первые восемь строк знал. Или если что не по моему - будешь полночи отжиматься. Все, никуда до отбоя не уходи - сиди учи.
В тот вечер Миронов конечно же не выучил восьми строк, и добрых полчаса отжимался от пола возле постели. Но самым страшным для него оказалось другое. Получив наказание по физической части, он упал в постель, и Шурик, лежавший, как и было сказано, голова к голове, заставил его долго и упорно повторять за ним слова песни. В конце концов сон сморил обоих.
Подобная картинка теперь стала повторяться из вечера в вечер, и к исходу уже первой недели Миронов выучил всю песню наизусть. Следующая неделя была посвящена отработке произношения и попыткам придать речитативу Миронова хоть мало - мальски музыкальное звучание. Миронов, пообуркавшись в общении с Шуриком, ни в чем тому не перечил, но и не стеснялся высказывать свое мнение вслух.
- Ненавижу английский, - откровенно сказал он Шурику в четверг первой недели.
- Имеешь право.
- И тебе, Шура, тоже.
- Ха! А я и не рассчитываю на твою любовь.
- Толку взять не могу, Шур. Ну на хрена тебе это?
Шурик без утайки рассказал Мирону об идее фестиваля английской музыки.
Миронов покачал головой.
- Ну-у, Шура. Делать вам нечего…
- Да, согласился Шурик, - нечего. Предлагаешь пить вино и ездить к проституткам в Дружбу? Не проходит. Я предпочитаю совершенствовать собственное знание английского языка. И считаю, что делаю благое дело, приобщая тебя, так сказать, к этому в высшей степени благому занятию. Я прав?
Миронов жалостно поглядел на Шурика.
- Я тебе другое скажу, Шура. Вот ты уволишься, придет новый солдат, ляжет на твое место, и тогда - Ух, как я на нем оторвусь.
- За что?
- За то, что спит на том месте, где ты спал! Я его заставлю, скотину, вятские частушки учить! Скажу - не выучишь - убью.
Шурик хихикнул.
- Хорошая идея. А чтобы это хорошее дело не пропало даром, устрой в бане фестиваль вятской народной частушки. В мою честь. Хорошо?
Миронов с нескрываемой досадой посмотрел на веселящегося Шурика:
- Йес!
Фестиваль в бане прошел " на Ура ". Шурик думал, что он надорвет живот, слушая как голый Миронов исполняет "RADIO GA GA". Следующим номером выступал подслеповатый Африканыч все в том же костюме Адама. Африканыч пел тоже конечно из репертуара "Queen" - "Мы чемпионы". Он противно выл, приподнимая ногу:
- Ви-ии-и А зе чем-пьенс, ма френд!
Шурик смеяться уже не мог, и только кудахтал вместе с Ионовым, Максом и выполнившим свою программу Мироновым. Присутствовавший тут же Максов Универсидядька грустно взирал на происходящее, понимая, что следующим номером на этой импровизированной эстраде будет вокализ в его исполнении.
После окончания номера Африкановича все захотели отдышаться, и Макс, икая, вдруг спросил:
- Э! Африканыч! А что это у тебя член не прямо висит, а сворачивает налево?
Африканыч воззрился на свой член:
- Разве?
- Да вот те крест! Налево, ведь правда, ребята? А? Серега, что это ты выставил на фестиваль исполнителя с таким членом?
- С каким членом?
- С левым.
Серега спокойно посмотрел на Макса:
- Туповат ты, Максюша. У нас фестиваль какой музыки? Английской?
- Да.
- Так вот. Я тебе скажу, у Африканыча член сворачивает не налево, а в сторону Англии. Прозападная ориентация. Усек?
Макс только прикрыл глаза рукой.
Следующим на банный подиум вышагал Универсидядька. Он грамотно и четко спел народную шотландскую песню "My Bonnie".
- Универсидядька - прелесть, - сказал Шурик, - Но первого места ему не видать.
- Это почему же? - взвился Макс.
- А потому что у нас фестиваль английской музыки, а не шотландской.
- Я протестую.
- Протест отклоняется, - поддержал Шурика Ионов, - Твой Универсидядька, Макс, слишком академичен. А наши - настоящие артисты. Таланты.
- Самородки, - ввернул Шурик.
- Точно. И потому, я предлагаю первое место отдать Африканычу.
- Позвольте! У Майрона, мне показалось, саунд был не хуже, - вмешался Шурик, - и все словечки звучали почетче.
- Брось, Шура, - примирительно сказал Ионов, - Я не веду речь о децибеллах, соотношении сигнал - шум, частоту строк по горизонтали… Это все техника. Безжизненная и холодная. Я прошу обратить внимание на артистизм! А?! Что скажете на это? Универсидядька вона как спел, а то ли это, что мы хотели? Нет, наши таланты и самоуродцы, по меткому выражению Шурика, не тем нам дороги! Они жизненны и реальны. А кроме того, у кого еще из них член англоориентирован? А? То-то. Так что первое место явно у Африканыча.
Возражений тому не нашлось, и первое место присудили Африкановичу, после чего все не спеша начали одеваться.
Макс, натягивая галифе, пихнул Африканыча локтем:
- Слышь, ты, лауреат, я подговорю их всех, и через неделю мы устроим фестиваль японской народной музыки гейш. Так что, не будь дурак, привяжи к члену какой там нибудь сучочек кривенький с нужным изгибом. Исправь свою английскую ориентацию на восточную. А то - не видать тебе первого места.
Все захохотали.
Шурик, находясь в прекрасном расположении духа, пригласил всех на чай в кабинет замполита, включая сюда лауреата и остальных, как он выразился, дипломантов фестиваля.
Вечером в кабинете замполита был устроен прием с чаем. Приглашенные лауреат и дипломанты дипломатично принесли с собою чашки и пряники, и робко расселись на указанные места. Вовка с легкой иронией поглядывал на то, как молодые Миронов, Африканыч и Универсидядька робко взирают на веселящихся от души Шурика, Ионова и остальных "дедов" из их кампании. В обычной жизни Шурик и остальные представлялись мрачными личностями, которых рекомендовалось избегать. Хотя эти рекомендации основывались вовсе не на том, что Шурик и остальные злоупотребляли рукоприкладством, а вовсе по другому. Шурик, например, мог руганью и угрозами застращать кого угодно, и его манера изъясняться доходчиво объясняли любому из молодых, что до следующего шага, когда в ход могут быть пущены кулаки, лучше Шурика не доводить. Обычно Шурик незаметно дефилировал по казарме, терпимо взирая на окружающих, но когда его что то не удовлетворяло, он взрывался, и тогда доставалось всем. Ионов был еще более немногословен, и производил еще более тягостное и страшное впечатление. Очевидно поэтому, видя и того и другого в нормальном настроении, Миронов и остальные пребывали в состоянии некоторого замешательства.
Весело болтая о разных вещах, все неизменно возвращались в своих разговорах к только что прошедшему фестивалю.
- Ну, кто бы мог подумать, - сказал застенчиво Миронов, - что я могу что-то выучить наизусть. Тем более на незнакомо языке.
- Вот видишь, - подхватил Ионов, - любой человек просто не знает собственных возможностей. Например, он думает, что не умеет рисовать, а оказывается, умеет. Вот ты, Майрон, умеешь рисовать?
- Нет.
- Это ты так думаешь. А на самом деле, может быть и умеешь, просто никогда не пробовал. Или пробовал?
- Нет.
- Вот видишь! А давай-ка попробуем! Шура, у тебя есть бумага и карандаши?
- Разумеется.
- Давай тогда все попробуем! Хоть разок, попробуем свои силы в рисовании.
Так, значит все рисуем, например, что?
- Например, лошадь.
- Шура, это тривиально. Мы не в художественной школе. Будь ближе к жизни.
Рисуем девушек.
- Каких девушек?
- Каких знаем. Я - ленинградских девушек. Ты, Шура, вологодских, Валера - Ионовских, архитектор - волгоградских, и так далее. Потом обсудим, что у кого получилось. Идет? Тогда, Шура, давай карандаши и бумагу.
Шурик и Валера Мишин просто закудахтали от удовольствия. Пока Вовка доставал бумагу, Валера сказал: