Гроб стоял в центре большого зала, заставленного цветами и венками.
В высоких канделябрах на столе горели свечи.
— Выйдите, будьте добры! — сказал я Грабовскому, и тот нехотя подчинился.
Я сразу почувствовал присутствие души умершего. Обычно, она неохотно оставляет тело первое время после смерти.
— Ответь мне! — приказал я, и по залу пробежал слабый ветерок. Лёгкие занавески качнулись, а пламя свеч замерцало, но вскоре всё замерло.
— Приказывай, господин! — раздался лёгкий, еле слышный голос, напоминающий шорох сухих листьев в осеннем лесу.
— Расскажи, кто убил тебя? — сказал я.
— Я бессмертна.
— Я имел в виду твоё тело. Не заставляй меня ждать!
— Его имя Иван. Твой спутник знает, о ком я говорю.
Я хотел уходить, но вдруг что-то меня остановило.
— Почему ты назвала меня господином? Ты знаешь, кто я?
— Я назвала тебя тем, кто ты есть, господин. Для моего внутреннего взора нет преград.
— И я могу тебе приказать?
— Я в твоей полной власти, господин.
— Тогда назови моё имя! — воскликнул я.
Наступила тишина. Затем раздался голос, похожий на шорох осенних листьев.
— Прости, я не могу. На нём запрет.
— И кто же наложил этот запрет? — спросил я.
Мне никто не ответил, и я понял, что душа исчезла. Когда я вошёл в соседнюю комнату, Грабовский сидел за маленьким антикварным столиком, наверняка стоившим целое состояние.
— Имя Иван вам что-нибудь говорит? — спросил я Грабовского.
— Ах вот оно что, значит, Иван? Кто бы мог подумать. — Грабовский нахмурился. — Ну что ж, Влад, вы мне очень помогли. Сколько я вам должен за работу?
— Триста тысяч долларов.
Грабовский посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.
— Послушай, ты, клоун. Так и быть, я дам тебе одну тысячу, хотя не стоило бы. — Он достал из кармана десять стодолларовых купюр и швырнул их на стол. — А сейчас убирайся.
Я понимал, что угрожать и спорить с ним бесполезно. Он считает себя сильнее и не поймёт, какая опасность может исходить от меня. Пока не почувствует.
Я направил свой внутренний взор на его душу, и она сжалась от моего внимания.
— Ты слышишь меня? — сказал я.
— Я повинуюсь тебе, господин, — раздался тихий голос.
— Оставь это тело, на время.
Лицо Грабовского побледнело, глаза закатились, руки судорожно впились в подлокотники кресла, и он стал сползать на пол.
— Да не покинет тебя страх передо мной, до скончания века! — произнёс я. — Теперь можешь вернуться.
Грабовский медленно приходил в себя. Наконец, его глаза открылись, он посмотрел на меня, и на его лице отразился ужас.
— Я знаю организацию, которая занимается благотворительностью. Она финансирует несколько детских домов. В порядочности этих людей я уверен. Перечислите на её счёт триста тысяч долларов. — Я положил на стол визитную карточку. — Чем быстрее, тем лучше. Если не сделаете этого в течение недели, вам не позавидуешь. Прощайте, Грабовский.
Наверное, вчера мы с Максом слишком засиделись за бутылкой, обсуждали, когда же, наконец, по всему миру заработают термоядерные электростанции, космические корабли начнут совершать полёты в дальний кос — мос, а революции в малоразвитых странах прекратятся.
Люблю, знаете ли, такие посиделки. Поэтому, когда на следующий день утром мне пришлось рано вставать, я оказался к этому не совсем готов. Тем не менее телефон был настойчив, и мне пришлось ответить. Уже через час в мою дверь раздался звонок, и ко мне зашёл новый клиент.
Этот человек имел настолько незапоминающуюся внешность, что, наверное, мог бы сделать карьеру, работая сотрудником наружного наблюдения, где-нибудь в полиции. Средних лет, среднего роста, старомодные очки с толстыми стёклами, одет как-то серо. Если бы он вышел на улицу, я бы не узнал его через пять минут.
— Меня зовут Пётр, — представился он.
— Присаживайтесь, я вас слушаю! — я стал само внимание и поудобнее расположился в кресле, ожидая услышать ещё одну историю о пошатнувшемся здоровье богатой тётушки.
— Красивая картина!
Пётр неожиданно встал и стал рассматривать моего Мунка. Я ощутил неясную тревогу, но решил не придавать этому значения.
— Да, хорошая репродукция, почти не отличишь от оригинала! — сказал я.
Пётр повернул голову и быстро посмотрел на меня поверх очков.
Взгляд его стальных глаз, острый и колючий, абсолютно не подходил тому образу, которому он стремился соответствовать.