От горьких мыслей великую княгиню отвлек Гусев.
– Княгиня, так что мне ответить дворянину Лыкову? – донесся словно издалека голос дьяка.
Гусев же по удивленному виду Софья понял, что та просто прослушала все, о чем он только что долго и убедительно толковал. Терпеливо повторил:
– Молит о личном приеме. Наверняка милости просить будет. Сына хочет на государеву службу пристроить, сынок молодой, да глуповат, наукам не обучен и во дворце почти не бывает, если отец его и приволокет, то забьется в угол и сиднем сидит, и ни слова, ни пол-слова, чисто в рот воды набрал. Сам не раз замечал. Ну а родитель, конечно, старается, а как же не радеть, свое, не чужое!
– А ко мне почему просится, какого он роду-племени? – пожала плечами Софья, которой было сегодня явно не до карьерных происков дворянина Лыкова.
– Род у Михаила Степановича захудалый, да жена его родственницей воеводе Дорогомилову приходится, и отец ее службу важную Василию Темному, отцу мужа вашего, сослужил. Так Михаил Степанович и возвысился, да и не беден Лыков, далеко не беден.
– А что ж у родственника своего защиты не попросит?
– Вроде кошка между ними пробежала, – задумчиво произнес Гусев.
– Кошка, говоришь… расскажи-ка мне все от начала и до конца? – встрепенулась Софья и с интересом взглянула на Гусева.
– Узнать мне удалось немногое, но вроде вражда эта давняя и началась в последнем литовском походе Михаила Степановича. Вроде как воевода обвинил нашего дворянина в болтливости, и вроде бы как из-за этой несдержанности какой-то очень близкий воеводе человек погиб.
– Важный человек?
– Как сказать, – пожал плечами молодой дьяк, – звали этого человека Антип Сицкий, рода никакого, отец вроде батюшкой в одном из Дорогомиловских сел был, точно не ведаю, но воевода Сицкого отличал. Но дело это давнее, воды много с тех пор утекло…
– Для тебя, может, и утекло, а для воеводы, похоже, нет, – задумчиво произнесла Софья.
– И еще одно сведение немаловажное, – добавил Гусев. – Бориска Холмогоров работал в приказе Большой казны, в столе Михаила Степановича.
Софья внимательно посмотрела на своего помощника.
«Что ты задумал, зачем тебе этот Лыков сдался?» – пронеслось у нее в сознании, но вслух произнесла совершенно другое.
– Какая может быть связь между дворянином и никому не известным писарем?
– Бориска Холмогоров приходился родным сыном покойному боярину Прокопию Холмогорову, войсковому товарищу Михаила Степановича. Они вместе на Литву ходили, да только из того последнего похода Холмогоров-отец не вернулся, поэтому Михаил Степанович сыночка-то к себе и взял. Так что связь-то есть, да только о чем она говорит?
– Ты сказал, что Лыков небеден?
– Какой небеден! Богат Михаил Степанович, очень богат. Благодаря жене возвысился, Прасковья Игнатьевна засиделась в свое время в девках, сватов никто засылать не торопился, что говорить, ни красоты, ни богатства, одно имя да дедовская слава. Да не одна она на дедовской славе далеко уехала, – болтал Гусев.
Зоя внимательно посмотрела на дьяка. Скрывалась ли за этим замечанием какая-либо двусмысленность или нет. Не пытался ли таким образом он намекнуть на ее собственное положение до замужества. Она на всю жизнь запомнила насмешки, косые взгляды, откровенные издевательства итальянских аристократов. Конечно, что она, Зоя Палеолог, могла предложить будущему мужу: отблески былого величия и права на несуществующую корону. Хотя блеск и великолепие исчезнувшей Византии могли помочь Московии стать другой страной. Софья улыбнулась. Во всяком случае, доверять в этой стране она не могла никому. Только Анне, своей верной соратнице, и то не во всем… Это она твердо усвоила. А Гусеву раздражения своего не показала, продолжая благожелательно улыбаться.
– Хорошо, приму твоего дворянина, а сейчас отправь за Анной… Хотя нет, отправь за Анной, а потом и Лыкова. А верховной боярыне передай, чтобы не медлила!
Палата, отведенная Софье для приема, была значительно меньше тронного зала Великого князя. Но дела здесь решались не менее важные. И как бы не шушукались и не злословили бояре за спиной, но на поклон к княгине приходили. Пока немногие, кто победнее да ниже родом. Другие же гордо отворачивались от чужестранки, надеясь, что вековое, исконное победит пришелицу и развеются византийские козни как дурной сон. Софья наблюдала за всеми потугами бояр спокойно, играя то роль покорной жены, то величавой нездешней королевы, то приветливой и радушной хозяйки, то легкомысленной болтушки, то богобоязненной и смиренной православной.