— Понимаете, — объясняла Белла, — у меня всё равно не было бы денег вырастить маленького.
Джулия отметила про себя это странное слово — «маленький». Кто — «маленький»? Уж не хочет ли Белла сказать, что была беременна от кого-то, ещё когда жила в Париже? В таком случае, это и вправду конец.
Впрочем, если подумать, столько раз наступал конец, столько раз последняя капля переполняла чашу терпения, что концов не сыскать, и всё давно быльём поросло. Так что конец ли это, ещё неизвестно. А Белла всё продолжала своё: «Понимаете, у меня мог бы быть маленький», словно застопорилась на этой мысли. (Когда, кстати, она сделала аборт?) Рассказывает, а сама смотрит тоскливо-тоскливо — как лань или газель. Видели когда-нибудь олениху, лишившуюся потомства, — она глядит потерянно, жалобно? Вот так и Белла — спрятала влажные глаза, пожала плечами, обтянутыми зелёным шёлком, и потянулась к бутылке с вермутом. «В конце концов», заметила, подливая себе в бокал, «наверное, я просто испугалась. Разве я смогла бы вырастить маленького?» Вопрос прозвучал так, будто она ждала, что Джулия кивнёт понимающе и скажет: «Да, конечно, всё правильно, вы поступили очень благоразумно».
Джулии ничего не оставалось, как предложить: «Расскажите, дорогая…», а Белла, кажется, только того и ждала: всё тем же унылым, бесцветным, слегка дрожащим голосом она продолжала: «Это был кошмар. Прихожу к женщине — она говорит мне: «Сейчас ещё не время, придёте, когда срок будет побольше». Пришла, а она говорит: «Слишком поздно!» И пришлось Бёлле идти, несолоно хлебавши, к другим «доброхотам». Страшно подумать! — Исполосовал Беллу скальпель какой-нибудь падкой на деньги подпольной специалистки по абортам — а что, разве бывают бескорыстные энтузиасты этого дела?
— Вам нужно быть осторожнее, — знающим тоном заключила Джулия. — В Париже, конечно, эти проблемы решаются проще.
Господи, а что если Белла таким образом намекает Джулии на то, что она снова забеременела?
— Нет, я действительно хотела ребёнка, — бросила Белла. Спьяну сболтнула или притворяется? — Знаете, со мной по соседству в одном квартале жила Полетта. Так вот она родила ребёнка, а его отец не вернулся к очередной побывке — убили.
Квартал, побывка — казённые слова! А ведь в этом мире казённых слов они теперь и живут. Может, Белла боится, что Рейфа убьют на передовой? И потом, непонятно, — она хочет от него ребёнка или уже беременна от него?
— Вы, случайно, не… не проверяли…? — выдавила из себя Джулия.
— Порой мне кажется, что всё это происходит не со мной, что Париж в моей жизни — это сон, — будто не слыша её, заметила Белла. И добавила: — После той драки таксистов — мы ведь пошли за ними и все видели — их положили прямо на тротуар, и убивали в упор, и мальчика… тоже…
Какого мальчика? Морского пехотинца, американца, сражавшегося на стороне Франции? Спросить, тот ли это самый «мальчик» — отец не родившегося ребёнка? Только вправе ли она задавать такие вопросы? Ведь она хорошо помнит первое появление Беллы в Лондоне: появилась эдакая шикарная дама, с лакированным чемоданом, круглой коробкой для шляпы, с дорогим ковровым саквояжем — совсем как в водевиле: примадонна проездом из Парижа в Лондон. Хорошие были денёчки: Белла зарабатывала тем, что писала заметки про парижскую моду для одного нью-йоркского журнала. Одна беда: нынче статьи о парижской моде не в почёте. Но Белла не унывает и по-прежнему трудится на благо цивилизации: «манжеты в этом сезоне носят длиннее, обратите внимание на новые fichu».[11] Так что Белла в своём репертуаре: одета по весенней парижской моде прошлогоднего военного сезона.
Окружающая обстановка лишь подчёркивала зыбкость и неустойчивость Беллиной натуры: рядом с ней все в комнате — книги, стол, даже два нелепых позолоченных стульчика и коврик при входе — казалось более прочным и надёжным, чем она сама. Белла — это всего лишь прибой, пена, оставленная на берегу девятым валом войны, докатившейся до Англии; Белла — это заморский невиданной окраски попугай, говорящий попка, повторяющий одно и то же без толку, точно кто-то вложил в его голову слова, а смысла их не объяснил. Попугайская трескотня! Бессмысленная, как и слова про ребёнка.
Разве способна Белла — эта заводная кукла, пишущая статейки про оборки и бантики, — хотеть…? А, кстати, чего она хочет? Да известно ли ей, что никто — н и к т о — не знает толком, чего хочет. Они просто просаживают время. Кто такой Рейф? Для Беллы он просто очередной любовник, молодой офицер на побывке — в увольнительной, как говорится. И все её хвалёные речи сводятся к одному: «У меня сегодня свидание со смертью». И всё это ерунда, что она якобы живёт полной жизнью: никто из них, и Белла в том числе, не знает, что это такое — жить полной жизнью. А, может, её сегодня просто развезло? Во всяком случае, Джулия никогда раньше не видела, чтоб Белла округляла глаза, стараясь скрыть невольные слёзы.
Плакала Белла красиво, ничего не скажешь. Слёзы стекали, не оставляя следа на ровно наложенных румянах, которые уже стали притчей во языцех. Яблоневый цвет — так, кажется, назвал этот оттенок Рико? Нет, не так. Джулия вспомнила, как он однажды произнёс по-французски, в нос, имитируя речь продавца парфюмерного магазина, расхваливающего свой товар: «Это же настоящий fleur-cle-pêche!»[12] Сказал, как припечатал: с тех пор Джулия не воспринимала Беллу иначе как fleur-de-pêche, а её мать — как entrepreneuse. Но и это не всё. Рико рисует зло и точно, и карикатуру на Беллу он прилепил, где только мог, — и на шляпной коробке, и на веере. Но веер — штука хитрая! Раскроешь его, а там другой расклад: клубы ядовитого газа, визг шрапнели, а по ободку — надпись: «У меня свидание со смертью». Жизненный принцип, если хотите. Иначе не было бы у Беллы в Париже того молодого человека.
Убили красавца, и другого в военной форме, что теперь к ней ходит, тоже убьют. Кто следующий? Иначе она это и не воспринимала. Рейф для неё очередной офицер на побывке — в увольнительной, как она выразилась. Скоро он приезжает. А тут вдруг непредвиденное затруднение.
— Он не такой, как все, — выпалила Белла без всякого перехода, и Джулия не сразу поняла, что она говорит о Рейфе Эштоне.
— На самом деле он меня не любит. Я его не чувствую. Когда мы вместе, он думает о вас.
Как это знакомо! Как похоже на неё саму, — именно так Джулия говорит сама себе, точнее, думает, за неимением собеседника, про Беллу.
— Вы не даёте ему свободно дышать, — повторяла Белла. — Он ласкает меня, а мысли его витают где-то, словно одна половина его со мной, а другая — неизвестно где.
Сказать Бёлле, что с ней происходит то же самое? Скажу.
— Понимаете, со мной точно так же. Раньше я знала — он обо мне думает, а теперь нет. Даже легче, что его нет рядом.
— Я понимаю, — ответила Белла. — Он любит моё тело, но душой весь ваш. И предан он только вам.
Смешно было то, что в течение всего разговора с Беллой Джулию не покидало ощущение, что она смотрит на себя в зеркало, и, хотя и видит другое «я», другое измерение, но вместе с тем, это, несомненно, она собственной персоной. Это их Рейф так сблизил, а в действительности, между ней и Беллой нет ничего общего. И опять же, общее есть! В любом случае, Белла — человек прямой и не любит двусмысленных положений. Пусть она вампирша и играет амплуа любовницы, всё не так плоско. В этом платье она неожиданно становится похожа на героиню из пьесы восемнадцатого века. Они все немножко играют. И, конечно, она права: такой треугольник не может существовать бесконечно. Сказать «Я, наверное, выйду из игры» ещё не значит решить вопрос. «Вы сказали Рейфу?» «Да, вернее, нет». Впрочем, сообщила Белла Рейфу или нет, уже не имеет значения. Теперь важно только, чтобы Рейф приехал и сам разобрался. Это его дело. «Это дело Рейфа». Не будет Рейф ни в чём разбираться. Он опять скажет: «Подождём конца войны». Разве можно от мужчины ждать чего-то другого? Мужчины все одинаковы. Они с Беллой для них — просто абстракции, женщины, живущие с ними в одно время, точнее сказать, — женщина, их современница, по большому счёту, один и тот же типаж. Пусть так, но их-то треугольник не может оставаться в подвешенном состоянии. У Беллы всё пошло вразнос, и последние остатки былой роскоши — это лакированная шляпная коробка, яркая шаль с бахромой, да две черепаховые заколки для волос a la мадам Баттерфляй. Рейф для неё — очередной молодой офицер в увольнительной. Неужели они все одинаковы? «Как вам сказать, Белла…»