— Mon cher Baron, умоляю вас, — обратился он к барону.
— Вы же знаете, что я никогда не даю взаймы, — ответил барон, сверкнув зубами.
Неудивительно, подумал Якимов, что он complètement не в фаворе.
Хаджимоскос отправился упрашивать других, пока Якимов, сидя за столом с грудой фишек, мечтал только обменять их на деньги и уйти. Надежды на это было мало, поэтому он продолжал сидеть. К нему украдкой подошел морщинистый человечек, у которого так тряслись руки, что он с трудом держал карты.
— Cher Prince, вы меня наверняка помните, я Игнатус Хорват, мы виделись в Английском баре. Я хотел узнать… — Сухонькая ручка Игнатуса, напоминавшая ветку дерева, поползла к фишкам Якимова. — Небольшой заем. Всего тысяч десять…
Якимов дал ему фишки, после чего услышал чей-то голос с другой стороны. Опасливо обернувшись, он был встречен проницательным взглядом пожилой худой дамы, которая наклонилась к нему, с трудом пытаясь быть очаровательной.
— Мне сегодня не везет… — начала она. Тут Якимова схватил за руку Хаджимоскос, тем самым дав ему повод отвернуться.
— Мне ужасно жаль, mon cher. Я вынужден к вам обратиться.
Якимов был готов к этому.
— Я могу взять банк, — сказал он.
Хаджимоскос выглядел потрясенным.
— Это невозможно, — ответил он. — Это всегда делает княгиня.
Понимая, что он либо проиграет фишки, либо раздаст их, Якимов передал весь выигрыш Хаджимоскосу.
— Передохну немного, — сказал он, и никто не стал удерживать его.
Официант обносил собравшихся бокалами с вином. Якимов попросил виски, но его не оказалось. Выпивка заканчивалась. Пора было уходить, но он так обессилел, что не мог даже дойти до своей комнаты. Он решил выпить еще, чтобы взбодриться, устроился с бокалом на диване и заснул.
В середине ночи его бесцеремонно разбудили. Его тянули за руки сразу несколько человек, включая Хаджимоскоса. Напуганный и полусонный, он вдруг понял, — не веря своим глазам, — что все гости оголились и совокупляются друг с другом по кругу. Он потерянно оглядывался в поисках спасения: может быть, его соплеменник, Фокси Леверетт, придет на помощь? Но Леверетта было не видать.
Стащив с него одежду, его втащили в круг, насмехаясь над его длинным, тощим телом. Женщина сзади барабанила по его ягодицам, а женщина спереди жаловалась на его вялость. Остаток ночи он уныло возился вместе со всеми, одетый лишь в носки и ботинки — один черный и один коричневый.
5
Назавтра в полдень Гарриет стояла на университетской лестнице, перед которой цыгане торговали цветами. Корзины были так плотно набиты жесткими сезонными цветами, что напоминали стожки сена. Среди великолепия гладиолусов, хризантем, канн, георгинов и тубероз порхали, словно тропические птички, цыганки и окликали прохожих:
— Эй, domnule! Frumosă. Foarte frumosă[21]. Двести леев… только для вас, только для вас сто пятьдесят! Для вас всего сто! Всего пятьдесят!
Прохожие непреклонно шествовали мимо, и вслед им несся протяжный крик, отчаянный, словно паровозный свисток в ночи: «Domnule… domnule!» — но стоило появиться новому пешеходу, как крики вновь набирали силу. Торговля шла пронзительно и драматично. Если покупатель решал прибегнуть к крайней мере и уйти, то цыганка семенила за ним следом и, высокая, худая и яркая, в окружении голубеподобных румынок напоминала фламинго или журавля.
Цыганки щеголяли в старых вечерних платьях, которые покупались в лавках подержанных товаров, расположенных у реки. Они обожали яркие краски, рюши и легкий шифон. Со своими буйными шевелюрами, бесстыдным смехом, в розовых, сиреневых, лиловых и изумрудных одеждах, они выглядели воинствующей оппозицией идеалам румынского среднего класса.
Наблюдая за цыганами, Гарриет увидела, как между ними появилась Софи и начала яростно торговаться над корзиной поменьше. Когда сделка была завершена, Софи поднялась по университетской лестнице и приколола букетик пармских фиалок к поясу платья и еще один — к груди. Вдруг она энергично замахала, и Гарриет, которая стояла в стороне, вне поля ее зрения, обернулась и увидела в дверях Гая. Софи бросилась к нему:
— Я сказала себе, что встречу тебя тут, и встретила! Всё как раньше!
Ее печали, какими бы они ни были, и война — всё было позабыто.
Увидев жену, Гай сказал:
— А вот и Гарриет.
Его слова были простой констатацией факта, но Софи усмотрела в них предостережение. Она ахнула, прижала к губам палец, огляделась в поисках Гарриет, а увидев ее, изобразила равнодушие. Когда Гарриет подошла к ним, Софи утешающе улыбнулась Гаю. Пусть он не винит себя за это неудобство в лице жены, говорила ее улыбка.